Из дневников (Извлечения)

Было предложение дать картину рубки шестидесяти красноармейцев (рассказ «Шестьдесят»), рубили — и только. А когда заскрипело перо на бумаге, сами собой всплывали новые, бог весть откуда взявшиеся картинки: тут и описание лазарета, и разговоры раненых, и этот санитар, и девушка-сестра, и комиссар, погибший такою ужасною смертью.

Или вот пример еще более разительный: сообщили, что в станице, на Кубани, выпороли учительницу.

Об этом и хотел я записать — только об этом: в центре учительница, она героиня очерка. И всего на десять — пятнадцать тысяч знаков. А что получилось? Учительница уже давным-давно отошла на задний план, она давно не героиня; больше того, она, может быть, в конце концов совершенно будет вычеркнута за ненадобностью — отпадет…

Очерк развернулся в настоящую обширную повесть на сто — сто пятьдесят тысяч знаков, два-три печатных листа[40]. И как это вышло — не знаю, не пойму сам: учительница должна была прийти в семью Кудрявцевых. Это требовалось ходом развития очерка по первоначальному моему замыслу. А в семье Кудрявцевых есть Надя, дочка, девушка… И вдруг она превращается, эта Надя, в героиню повести, а около нее группируется молодежь: тут и гимназисты, тут и подпольный работник, а от этого подпольного работника… пришлось перейти к самой подпольной работе на Кубани. Пришлось целую главу посвятить тому, чтобы изобразить подпольщиков, их работу… И повесть развернулась совершенно неожиданно, захватив такие области, о которых первоначально и помыслов не было никаких.

На переломы в композиции толкали меня и какие-нибудь случайно встретившиеся на улице факты, случайные разговоры, которые вдруг, неожиданно развертывали передо мною новые возможности, показывали, что в прежнем замысле чего-то не хватает, что его непременно следует изменить.

Так трансформировалось и вырастало произведение. Пишу сейчас (по-моему, написано), а точно ведь не знаю, когда, на чем и как закончу: куда поведет художественное чувство. Определенно знаю только основные факты: должна быть любовь у Нади с Виктором. Надя должна переродиться, осветиться, уйти с красными по осени в восемнадцатом году.

18 мая

КАК ПОСТРОЕНО «ШЕСТЬДЕСЯТ»

В одной из вечерних «чаевых» бесед Ник(олай) Васильевич Матвеев сообщил, что в Майкопе году в 18–19 (всего вероятное, что осенью 18-го года, когда Красная Армия отступала через Белореченскую) белые наскочили на какую-то станицу, а может быть и на самый Майкоп, и, захватив там лазарет, всех раненых перерубили. Это и послужило темой. Работал недолго за ночь, часам к 7 утра, кончил. Потом только исправлял стилистически да вставил кой-что о Кумаре и дал вторую, более симпатичную фигуру офицера не годится их представлять круглым зверьем, без одного порядочного человека, это было бы и ошибочно и непростительно скверно в художественном отношении. Отнес в «Кр(асную) ниву». Оттуда Касаткин сообщил, что справиться можно через 2 недели. Долговато. Но надо мириться — имя Дм(итрия) Андр(еевича) еще не так-то известно. «Еще»… А потом? А потом, может быть, оно будет несколько и поторапливать ленивых редакторов — тогда легче пойдет и вся работа. Загрызла нужда в деньгах — большие сроки неудобны и в этом отношении. Десять червонцев ждут своего назначения неприкосновенно на летний отдых — это особая статья.

28 мая

ЛИТЕРАТУРНЫЕ УСПЕХИ

1. Неделю назад приглашали принять на себя редактирование журнала «Кр(асный) перец» — отказался: я не сатируха и не юморуха. Условились на том, что стану туда писать.

2. «Рабочая Москва» просила давать фельетоны для подвалов.

3. «Военный вестник» обязал давать небольшие рассказы — два-три раза в месяц.

4. По заказу «Огонька» дал очерк «Чапаев», часть материала изъял из книги! Заказали «Ковтюха» и что смогу еще…

6 июня

ЛИТЕРАТУРНЫЕ НЕУДАЧИ

Не все с успехом — сегодня вот и неудача. Месяц или полтора назад отнес я в «Красную ниву» рассказ «Шестьдесят». Водили. Долго водили: «Через недельку придите… Через десять дней загляните…»

И ходил и спрашивал — надоело. Даже злую штучку дал одну в «Красный перец», смеюсь над «Нивой».

Порою звоню. Касаткин отвечает:

— Не пойдет.

— В чем дело? — любопытствую.

— Знаете ли, физиологии очень много: про мокриц там есть: «брюхатые, скользкие гадины…» и в этом роде… Так не годится.

— Представьте, — отвечаю, — а я именно это место считал особенно удачным.

— Да так нельзя, мягче надо, чтобы красота какая-нибудь…

— Что вы, что вы говорите, — ужаснулся я, — да разве тут может быть красота: в гнилом сарае валяются на соломе гниющие, раненые красноармейцы… Потом им под удар рубят головы…

— Ну, все-таки, знаете ли… Потом длинно немного, — как бы оправдывается он.

— Это другое дело.

— Затем — работали мало над вещью…

(«Вот уж тут, кум, ты прав, — думаю я про себя, — за ночь написал, а к вечеру другого дня переписали всей семейкой: обработки никакой. Голодно, тороплюсь деньги скорее добыть — тут ты, кум, прав!..»)

— Да, обрабатывал мало, — соглашаюсь.

Съездил и взял. На сердце нехорошо.

Зато в «Огонек» пошел «Чапаев».

26 июня