Из дома

Все замолчали. Вечером не укладывались спать, хотелось увидеть Ленинград, но поезд, не замедляя скорости, промчался мимо огней города, мимо наших домов, а утром мы приехали на станцию Кесова гора. Ночью наступил 1945-й год. В вагоны вошли энкаведешники и велели всем выйти, никаких вещей они не разрешили взять, сказав: «Все надо проверить». Они сами выбрали, кто может присутствовать при обыске, остальных отправили в приготовленное для нас здание школы — здесь тоже были зимние каникулы.

1971–1972 гг.

________________

КНИГА ВТОРАЯ

ПРИЕХАЛИ

С лязгом отворились двери вагона. Искрящийся на солнце снег слепил глаза. Кто-то громко по слогам прочитал: «Кесова гора». Пришел начальник. Ройне наклонился ко мне и прошептал:

— Знаешь, его зовут «товарищ Гнида».

Арво спросил у меня — Что он сказал?

— Вон того, который там впереди говорит, зовут sairari.

Он протянул:

— Ну да?! Так человека не могут звать.

— Это Herra saivar ^[31], — Арво засмеялся.

Товарищ Гнида приказал увести нас в здание школы.

Повела женщина. Она попросила стать парами, чтобы удобнее было идти по проторенной в снегу тропинке. Рядом по дороге лошади тяжело тащили в гору сани. Снег визжат под полозьями. Белые клубы пара выдувались из черных труб лошадиных ноздрей. Начали встречаться люди. Они отступали от тропинки в глубокий снег. Все смотрели на нас. В основном это были одетые в фуфайки женщины, в толстых байковых платках с кистями. Концы платков были связаны узлом сзади, как носили в Виркино.

Мы поднялись до верхушки Кесовой горы, к белой облупившейся церкви.

Впереди кто-то крикнул:

— Смотрите, «магазин» написано.

Дед мой проворчал:

— Чем это они еще тут торгуют?!

Бабушка толкнула его в бок:

— Молчи ради Бога.

Поднявшись в гору, мы начали спускаться вниз, на другую сторону горы. Опять кто-то крикнул:

— Смотрите, волка везут!

Посередине улицы шла запряженная в сани лошадь, на санях лежал пристреленный волк. Он был величиной с большого теленка, шерсть на нем была жесткая, цвета прошлогодней травы, ноги были расставлены как на бегу.

— Неужели волки? — тихо проговорила женщина рядом с моим дедом. Дед будто обрадовался, и опять громко высказался:

— Нет, из питерского зоопарка привезли, нас попугать.

Мы остановились возле двухэтажного, обшитого серыми досками дома. Женщина, которая нас вела, прокричала:

— Граждане, переночуете здесь, в здании нашей школы, завтра распределим вас по местам!

Парты из классов были вынесены: на некрашеном полу остались грязные квадраты. Оглядевшись вокруг, старики, кряхтя, начали усаживаться на пол, молодые, покрутившись, медленно начала подходить к покрытым пушистым инеем окнам. На стеклах появились глазки, выглянув в глазок, они также медленно отходили.

Вошла школьная уборщица, бросила охапку ледяных дров на пол, раздался металлический звон. Захныкал Женя. Ужасно хотелось есть.

Непонятно, когда же кончится этот осмотр вещей. Почему-то разговаривали шепотом. Вдруг все бросились в соседний класс. На полу лежал мальчик. Лицо его было перекошено, глаза закатились. Женщина с выбившимися из-под платка прядями слипшихся волос повторяла:

— Помогите открыть ему рот, у него падучая… Ах ты, Боже мой, отца-то нет, — повторяла она.

Карандашом открыли ему рот, изо рта вышла белая пена. Я ушла обратно в свой класс. Садиться на холодный пол не хотелось. Я прислонилась к оконному косяку. Оранжевые лучи солнца искрились на инее стекла. Круглые дырочки на стеклах затянулись, как птичий глаз, тонкой белой пленочкой. Я протерла пленочку пальцем, выглянула на улицу: люди, как черные жуки, в толстых ватниках и в валенках, шли по белому снегу. Наконец, легко перебирая ногами в ботинках, стали подходить наши, каждый из них нес в руке то ведро, то чемодан, то сумку. В класс они входили молча, тут же начали устраиваться поудобнее, каждая семья в свой кружок. Дедушке было трудно сидеть на полу: у него не разгибались колени, он опять начал ворчать:

— В Тампере даже кровати привезли в школу, не говоря о питании, а здесь табуретки не найти. Родина, hitto viek"o"o! ^[32]

Дядя Антти, нарезавший финкой на тоненькие куски шпиг, сердито прошипел:

— Папа, замолчи. Теперь уже ничего не переделаешь…

Дед что-то еще хотел сказать, но бабушка надолго остановила на нем злой взгляд, он отвернулся к стене.

После ужина начали шептаться про то, что было в вагонах. Радовались, что вещей не отбирали, только книги. Сложили в кучу и сожгли. Дед, услышав про книжки, рассмеялся, раскашлялся и опять высказался:

— А ты, Айно, учебников финского языка накупила, думала, как при немцах, будешь наших детей по-фински учить! За четыре года так все забыть! Овцы…

— Он всех нас в тюрьму загонит, — прошипела бабушка, наклонившись к дяде Антти.

Она хотела, чтобы дядя остановил деда, а дед, как назло, продолжал:

— Ага, вспомнили. Про тюрьму заговорили, людьми не хотели быть.

На него со всех углов зашикали:

— С ума сошел, молчи, молчи!