Из дома

— Когда ж он кончит? Смерть его не берет. Хотя, что ж ему не жить… Вон наш дед — тоже жив, он с ним одного возраста.

Бабушка во всем всегда обвиняла «усача». У нее получалось, будто тот все сам лично с нами проделывает.

Я тихо спросила у нее:

— Нас выселяют?

Она покачала головой:

— Опять вызывали… — Она посмотрела в глубь темной комнаты, где на двух кроватях и на полу спали тети, Женя и старая бабушка. — Они ее никогда не оставят. Только смотри, чтобы она не узнала, что я тебе это сказала. Ей дали перевести какие-то бумаги с русского на эстонский. Эстонцев раскулачивать собираются, там сказано, кого. Нас пока оставляют — из-за Леши, — шептала она мне. — Ройне-то выселят, он совершеннолетний. Дядю Антти тоже сошлют, да и старшую тетю, наверное. А нашу и посадить могут, если она кому-нибудь скажет, кто у них там в списках, а она собирается предупредить тех, через дорогу, Яника маму, чтобы они смогли подготовиться.

Я спросила:

— А кто это, Яник?

— Да мальчик, который к Жене приходит. Может, уже дала им знать, куда-то вечером поздно ходила. Если она списки им покажет, кто-нибудь да донесет.

Бабушка вышла на кухню, принесла мне кружку молока и кусок хлеба. Села снова за стол, подперла щеку рукой и продолжала:

— От дедушки из больницы было письмо, пишет, что его там медленной смертью убивают. Просит взять домой, что больше нет сил терпеть. А врачи говорят, что его ноги и руки можно выправить, и он, возможно, будет еще ходить. Каждый день вытягивают его скрючившиеся ноги так, будто на дыбу поднимают. Тети решили нанять для старой бабушки и дедушки домик у вдовы бывшего директора школы, здесь рядом. Летом буду за ними ухаживать и спать там буду, здесь тесно.

Бабушка сняла очки. На носу у нее осталась глубокая красная полоска от железной перемычки между стеклами. Она потерла глаза, сняла платок с головы и начала укладываться спать.

В воскресенье вечером бабушка сообщила, что пойдет меня провожать. Я стала ее отговаривать. Но после того случая, когда ночью люди из машины обыскали меня и Ройне, бабушка не хотела пускать меня одну, она говорила, что не будет всю неделю спать спокойно.

На вокзал мы пришли рановато. В билетную кассу стояла очередь. Мы прошли через зал и сели на скамейку. Бабушка начала меня уговаривать купить билет. Я пыталась ей объяснить, что мне тогда не хватит денег на молоко. Я все равно всегда езжу зайцем. Но она очень нервничала, я решила подойти к кассе, пусть думает, что я покупаю билет. Я прислонилась к стенке и начала рассматривать очередь, будто кого-то жду. Вдруг я заметила, что длинный блондин, одетый в модное зимнее пальто с меховым воротником, стоявший последним в очереди, вытащил из кармана охапку денег, несколько бумажек упало на пол. Он не обратил на это никакого внимания.

Я подошла, поставила ногу на деньги, подождала, пока он вышел на улицу, подняла деньги и купила билет. У меня еще осталось четыре рубля. Я подошла к бабушке, показала билет. Она обрадовалась:

— Ну вот, так-то спокойней.

Ей никогда не приходилось ездить зайцем…

В вагоне как всегда было много народу, темно и очень душно. Мне хотелось, чтобы пришел контролер, у меня второй раз с тех пор, как я езжу на этом поезде, был билет. Но на следующей станции вместо контролера вошло несколько человек в военной форме с ярким фонарем. Один из них громко объявил по-русски и по-эстонски: «Проверка документов». В голове зашумело. Я заметила, что у всех постепенно появились в руках темные книжечки паспортов. Я вынула из кошелька сложенную вчетверо бумажку — временное удостоверение личности — и старалась держать ее так, чтобы никто не заметил.

Мужчина взял мою бумажку, долго ее разворачивал, на сгибах она вся уже порвалась. Развернув, он, не глядя на меня, строго проговорил:

— Гражданка, в Вильянди пойдешь со мной. — Он сложил мой «паспорт» и положил его к себе в карман.

Я кивнула. Мне казалось, все смотрят на нас. Я начала уговаривать себя, что мне нечего бояться, это просто потому что у меня эта статья и вообще у меня не настоящий паспорт, как у всех… А потом я подумала, что если они отправляются проверять документы, то, наверное, знают, кого забирать. А вдруг он меня больше не отпустит, есть же лагеря для несовершеннолетних; может, кто-нибудь что-то им сообщил про меня, но я ни с кем ни о чем таком не говорила; меня могут выслать с Ройне… Я прочитала «Отче наш» и просила Бога помочь мне.

На вокзале меня повели, как арестованную… Привели в ярко освещенную комнату. Он опять развернул мою бумажку и спросил:

— Ну, давно из лагеря?

— Я не была в лагере.

Он проговорил:

— Ну, ну, ты кому-нибудь другому заливай, статья-то тридцать восьмая за что?

— Я финка… У нас у всех эта статья и такие паспорта, мне шестнадцать лет…

Он внимательно посмотрел на меня и крикнул:

— Документ надо лучше содержать. Можешь идти!

ВЕСНА