Из дома домой (СИ)

- … бережное отношение к оборудованию и инвентарю Службы, к обмундированию и табельному оружию.

Полковник Рогозина продолжала выкладывать требования к кандидату. Он уже утратил концентрацию и думал, что это, наверное, одно из испытаний на должность штатного программиста. Она встала из-за стола и, заложив руки за спину, расхаживала по кабинету. Он периодически кивал, но голоса больше не подавал («Умение слушать не перебивая!»).

Вдруг она резко остановилась у него за спиной и совершенно по-другому спросила:

- Владимир Витольдович, вы готовы к пыткам?

- Что??

- С нашими сотрудниками случается всякое. Без обмана: на меня совершали покушение четыре раза. На моего заместителя, за время работы в ФЭС, – три. Под удар попадали наши программисты, патологоанатом, – профессии, согласитесь, далёкие от оперативной работы.

Володин слышал о многом: ФЭС всегда была темой баек и сплетен. Но вот так в лоб…

- Вы готовы ехать туда, где, вы знаете, установлена бомба? Где не потенциально опасно, а просто, точно и конкретно опасно? Вы готовы к тому, что каждый третий выезд может оказаться последним лично для вас?

Он всё же выдавил из себя с претензией на иронию:

- И надолго тут у вас… задерживаются? Программисты, например?..

- Кто как, – жёстко ответила она, всё ещё стоя за его спиной. – Бывают дела, когда Службу вынуждают участвовать в судебных заседаниях – свидетелем, обвинителем, экспертом. Вы осознаёте, что это может довестись делать и вам? Осознаёте, что судебный процесс – это аналитика во-вторых, и химия, фармакология, психология во-первых? На вас как на сотрудника Службы могут оказывать давление. В самых разных формах. О которых вы не догадываетесь сейчас и не догадаетесь после. Давление на вас, ваших близких. Вы готовы принять на себя ответственность за их здоровье? За жизнь?

Владимир Витольдович медленно перебирал отлично пропечатанные листы.

«Трудовой договор. Скорее, приговор».

- Вы должны понимать: нам приходится действовать в исключительных условиях. В обстоятельствах, когда найти решение нужно молниеносно. Даже если его нет... Сотрудник ФЭС – больше, чем актёр. Он эксперт в любых областях. Вот вы готовы, например, обрядиться снеговиком?

«Как на дурацком собеседовании. Очень смешно. Очень смешно»

- Ежедневно рисковать. Постоянно повышать квалификацию. Трезво оценивать ситуации. Быть готовым без преувеличения ко всему.

- Отряд «Альфа»? – не удержался он.

- Нет. «Альфа» – жёсткая сила. ФЭС – мощная аналитика. Нам не позволено снимать двери. Мы подбираем ключи.

- Это не всегда самое эффективное средство, – осторожно заметил он.

«Сейчас скажет: не сметь спорить с начальством!»

- Наша задача – доказать обратное. И мы доказываем. И если подводит один – виноват каждый. В первую очередь, я.

- Галина Николаевна, ну почему вы едете туда, куда нельзя?! Почему вы едете туда, где вы… где вас… Чёрт, Галина Николаевна, да чёрт же!!!

Тихонов проглотил отчаянный злой крик, адресованный теневой. Шлёпнул ладонью со всей дури по пуленепробиваемому ледяному стеклу и бессильно прислонился затылком. Съехал – медленно-медленно – вниз, уже почти не вслушиваясь в детали её очередной командировки. И пропустил момент, когда она осталась в допросной одна.

Когда обернулся – полковник стояла, упёршись кулаками в стол, опустив глаза. Блестящий, тёмный, тяжёлый взгляд из-под выбившихся волос: решено. И никакие слова этого решения не отменят.

Тихонов, остаётся тебе заткнуться, заткнуться и молчать в уголке. Она, решительная и великолепная, будет вершить судьбы, нести ответственность, осуждать или миловать. А тебе остаётся заткнуться.

- Я хочу, чтобы ты знал, – рука легла на плечо, и Иван вздрогнул, до того неожиданно она ворвалась в его мысли. Хотя… что там, неожиданно. – Я не могу ставить свою жизнь в зависимость от твоей. Как бы я к тебе ни относилась.

Он, помнил, обмер тогда.

- Я хочу, чтобы ты знал, – эхом откликнулся программист.

Когда на неё совершили второе или третье покушение, а спустя какое-то время она вновь полезла на рожон, он понял: да её тут просто ничего не держит. Полковнику Рогозиной нечего делать в этой жизни.

Это было смутным подозрением, окрепшим, перешедшим в уверенность после похорон её отца. Тогда Галина Николаевна отрешённо стояла посреди пустой комнаты, сжав кулаки, опустив глаза. Точно так же, как в допросной минуту назад.

- Вань… Что с тобой?

Он и сам не понимал, что творится: мир терял очертания, но это не беспокоило. Было только покалывание, лёгкое, тревожное, болезненное. Это… что это было… что же это было?.. Это она, Галина Николаевна, пыталась поднять его с пола, её руки тянули кверху. А что там было делать теперь? Прятаться, молчать? Не-ет. Нет, милая моя Галина Николаевна. Вам ничего не нужно больше от этой жизни – не нужно и мне. Вам можно – можно и мне. Да? Так? Ведь так?

Да только разница в том, что она не хочет сгореть напрасно. Она спешит, но… но не бросится под поезд просто так. Только ради чего-то, ради светлой цели, или из-за маньяка какого-нибудь, или себя в жертву, или… Или… В общем, как и вся она: прямолинейно, надрывно, с умом.