Из дома домой (СИ)

for (i=0;i

{ERROR. PROGRAMM ERROR. PROGRAMM CODE ERROR}

sum=0;

sum=0.

Sum=0.

SUM=0.0000.0000.

Это была ошибка в твоём коде. Это была ошибка в твоём коде.

«Быть жертвой – выбор, который делаешь ты».

- А в конце… а в конце у тебя есть только усталость, одна усталость от борьбы.

- Вы изорваны по всем швам. Вы изломаны по всем граням, Галина Николаевна. Но вы шедевр.

====== Улица Ленина, 7. До свидания, человечки ======

Тихонов поддал носком ботинка ледяной комок. Тот, прыгая, улетел в темноту дворов, туда, куда фонари не дотягивались своими оранжевыми глазами.

Их тени становились то густо-чёрными, то цвета индиго, то светло-сиреневыми и почти прозрачными. Зимняя вечерняя улица была пуста, несколько поздних прохожих – не в счёт. Иван то и дело оглядывался на окна сталинского дома красной, как бархатной, штукатурки. Третий этаж почти под самой крышей. Коричневые пластиковые рамы и зеленоватый свет ночника в комнате. Он знал – там её кабинет.

- Завтра уйду рано, – предупредила Галина Николаевна, когда они проходили мимо очередной тропинки в глубину двора. – Пожалуйста, без меня никуда. Что тебе оставить на завтрак? Омлет будешь?

У него растаявшие снежинки капали с ресниц. Снова нашёл ледышку, сковырнул её, закинул далеко по ту сторону дороги.

- Буду.

Она готовила борщ в крохотной кухоньке, не выпуская из рук полотенца, поспевая всюду: к кастрюле, в которой закипала вода, разделочной доске, где шинковалась капуста, холодильнику, откуда выпрыгивали к ней в руки овощи, к солонке, сыпавшей ровно идеально, и к маленькому ящичку, прятавшему лавровые листья.

Сумерки миновали, и вокруг окон уже клубилась настоящая, плотная январская темень. Иван чувствовал, как сжимается в предчувствии алого сытного борща желудок, как наполняется слюной рот.

- Ещё долго, – словно угадывая его мысли, предупредила полковник.

- Тогда, может, чаю?

- Давай.

Он поставил греться чай – в белой глубокой металлической чашке; пока фырчала, закипая, вода, разыскал кружки (ей – высокая стеклянная, себе – широкая, жёлтая и толстостенная, как супница), рассыпал в них сахар, кинул пакетики с заваркой. Оба предпочитали крепкий, одной пирамидкой не обойтись. Когда в кружку ударила струя кипятка, запахло сухой цедрой, мятой и мёдом.

Он сделал первый глоток, глядя в глубину далёкого дома напротив – на другой стороне парка. Там разноцветными пятнами сияли новогодние окна.

И – отключили электричество.

- Что, свет выключают и в ведомственных домах? Не только у смертных? – усмехнулся Иван.

Галина Николаевна вынула из недр кухонного шкафа толстую хозяйственную свечу и коробок спичек.

- Как видишь.

В окнах напротив (тех самых, на другой стороне парка) так же медленно и неуверенно начинали танцевать свечные огоньки. Теперь все они были ровного тёплого цвета. Кое-где метались отсветы мобильных. И громадная, жмущая к земле темнота вокруг.

Полковник устроилась напротив.

- Я давно хотела поговорить с тобой.

Серьёзность её тона не напугала; он только подался вперёд, склонил голову. Отросшие почти до неприличия волосы коснулись плеча.

- Я давно хотел поговорить с вами, – ответил Иван, отчётливо выделив последнее слово.

- Ты не ребёнок, Ваня.

- Да. Я знаю.

- Ты мужчина. Ты давно мужчина.

Он промолчал.

- Для меня было бы большой потерей лишиться такого сотрудника, как ты. Но если ФЭС – это препятствие для твоей жизни…

- Нет. – Он перебил её спокойно, даже вежливо. – Галина Николаевна, если вы хотите говорить об этом, то я…

- Да, я хочу говорить именно о этом. Я хочу, чтобы ты перестал цепляться за это ребячье амплуа. Иван, я хочу, чтобы ты привёл себя в порядок. Хочу, чтобы ты обрёл семью. Чтобы имел детей.

Это не было слишком шокирующе; но это звучало шокирующе – от неё. Он всмотрелся в немолодое лицо поверх огонька и прежде, чем даже успел подумать, вздохнул:

- Галина Николаевна, какого хрена вы сами не замужем?

В её поражённо приподнятой брови он прочёл: как ты смеешь задавать такой вопрос? Это запретная территория, Иван. Не трожь. Не трожь.

Но он тронул.

- Знаете… вы извините меня, но вас не спасает макияж. Вы недавно начали краситься ярче… вас не спасает. Вам не идёт, честно. И, честно, вы бесите мужиков, Галина Николаевна. Кому нужна лишний мужчина в отношениях.

- Замолчи, пожалуйста.

- Простите, но раз уж начал… И ваши костюмы. Вы Костю Лисицына много раз видели в костюме? Нет. Потому что он в костюме – как баклажан, приплюснутый какой-то. А вы, наоборот, вытянутая. Вам не идёт. Но у вас идеальные руки. И глаза. И вы бесите мужчин, и женщин тоже. Вы всех бесите, Галина Николаевна, всех врагов. А враги вам – все, кто не в ФЭС. Вы об этом не задумывались? Вы по щепоточке организовали этот наш высокотехнологичный мирок, кофе, булочки, корпоративы. А те, кто за бортом, даже из ваших старых знакомых, – всё, чужие. И вы с ними сухая, как наждачка. Вы никогда не замечали, как разговариваете со свидетелями? Не с подозреваемыми в допросной, а со свидетелями в своём кабинете. Вы же с ними не как с людьми. Вы даже сочувствовать не пытаетесь остальным. Вы даже не хотите. Вы разучились. Для вас остались только мы.

- Замолчи.

- Но и нас вы продолжаете фильтровать. Думаете, ребята не замечают, как вы относитесь к Аристову? Мы спорили с Андреем, я поставил на два месяца, он – на квартал. Не знаю, кто точней, но через полгода его точно в ФЭС не будет. Вы его вышвырнете, как крысу за борт. Крысе не место на корабле, где такой блистательный капитан.

- Иван. Заткнись. Пожалуйста.

- А помните, меня похитили? Димка Седой, мой друг… Его шантажировали, он залез в мой системник, нашёл код для взлома банковских систем… Помните? Потом, когда нас привезли в ФЭС, вы обрабатывали мне раны, перевязывали… Галина Николаевна, я боялся, что задохнусь. Хорошо, что вы были в перчатках. Если бы вы касались меня голыми руками… Мне кажется, я бы умер, сердце бы остановилось – как от поражения током. И ваши руки были такими нежными, такими… такими… А голос – твёрдым, злым. А потом вы говорили с охранниками, Смуркиным, Жуковым, и мне было страшно, потому что это была вторая вы – жуткая, одинокая, та, которая в мешковатом костюме. Для вас тогда существовали ФЭС, Валя, я, а остальные только покушались на этот мир.

- Заткнись!

- Да, да, сейчас. Дослушайте, Галина Николаевна! Вы злитесь? Да. Я вижу. Вас руки выдают. Но всё, что я сказал, – почти враньё. Я всегда смотрел на вас через лупу. Я разглядывал вас в мелочах, в крошках, в капельках… Потому что вы для меня… Вы не знаете, что вы для меня. Но я никогда не пытался в вас разобраться. Я никогда не лез в вас. Я не осаждал вас, не осуждал, я не смею к вам прикоснуться. Поэтому… Поэтому не лезьте в меня. Не лезьте в душу. Вас… вас и так там достаточно… Больше, чем достаточно. Больше, чем я могу уместить, – с болью, какой-то новой интонацией закончил Тихонов.

Галина Николаевна сидела молча, глядя в никуда. Им хватило двух или трёх минут, чтобы без слов договориться: ничего не было. Он ничего ей не говорил.

- Вы никогда меня не поймёте, – наконец произнёс он. – Не поймёте, почему я… такой. Такой.

- Я не пытаюсь тебя понять. Ваня, не думай, будто я копаюсь в твоей душе, я только хочу, чтобы…

- Да хватит этих «чтобы», – Иван устало провёл ладонью по волосам. – Хватит, Галина Николаевна. Я прекрасно понимаю, чего вы хотите на самом деле. Вы хотите, чтобы я отцепился от вас.

Да, именно эта фраза вертелась в голове. Но Рогозина никогда не произнесла бы её вслух.

«Безупречный взгляд», – отметил про себя Тихонов. – «Но руки её выдают».

- Иван, пора с этим покончить. Ты ведь сам чувствуешь… Это противоестественно. Это было простительно, когда тебе было двадцать три. Двадцать пять. Двадцать семь… Иван, тебе за тридцать. Ты не понимаешь…

- Нет, это вы не понимаете, – всё ещё держась за вежливость, болезненно улыбнулся он. – Вы не понимаете, в какой момент… когда… в какой для меня момент вы появились. Галина Николаевна, если бы это произошло в другое время… В другой год. Кто знает, что было бы! Может, я бы не обращался к вам на вы. Я бы не работал с вами. Может быть, вы бы стали моей приёмной матерью, или женой, или врагом, или прокурором, преподавателем, хирургом, прохожей в моей жизни! Столько ролей, Галина Николаевна! А вы появились, когда открыта была только одна. И… – вы же любите театр, вы же понимаете? – ну так вы были написаны просто для неё! Идеально! Как свет преломляется в вакууме!

Иван долго шёл по холоду; уличное электронное табло показывало минус двадцать один. И резкий ветер.

Как всегда, без перчаток; как всегда, огромный шарф крупной воздушной вязки, ни фига не спасающий ни шею, ни горло, ни защипанные морозом щёки. Как всегда, иней на ворсинках, на ресницах, на небритой со вчера щетине.

С мороза пальцы слушались отвратительно. Откинул крышку, положил ребро ладони на пробел. Ноутбук тихо приветственно пикнул. То и дело дуя на пальцы, добрался до нужного сайта. В три щелчка снял бронь, которую сам же оформил несколько дней назад.

Всё. На этот раз она никуда не поедет.

И всё-таки. К чему она завела тот разговор?..

====== Трасса Лазов-Каменское, 10-й км. Хранить и не помнить ======

Иван смотрел на Оксанку и, казалось, чувствовал, как она предвкушает горячий душ, горячий чай и, конечно, нормальную одежду. Этот жуткий тулуп, который они нашли где-то в темноте чердака, выглядел на ней, как… ох, да на Оксанке всё выглядело как наряд от Кутюр, даже этот старушечий тулуп. А она всё равно комплексовала.

Но выбора не было, тоненькое пальтишко не согрело бы в таком снегу даже её птичьи косточки.

Они уже вытащили на крыльцо пакеты (в одном суть скрывалась внутри старого валенка, в другом – под грудой мокрых рукавиц и перчаток), достали из-за створки ключи, и Амелина терпеливо стояла рядом с ним на крытой поликарбонатом терраске, прилегавшей к дому, а он сам выглядывал в скупом послеполуденном свете, почему не выдвигается засов.

Когда Тихонов, пыхтя, безнадёжно пнул дверь, Оксана отодвинула его плечом (уже нетерпеливо) и завозилась с замком сама.

- Ну, что ты там не можешь закрыть, всё же всегда закрывалось, – бухтела она, налегая на дверь.

- Ага, закрывалось! Когда тут в последний раз были люди!

- Осенью, наверное. Какие-нибудь шашлыки, закрытие дачного сезона… как все нормальные дачники… мои такое обычно в октябре устраивают…

- Нормальные дачники, говоришь? Ты вообще в курсе, чей это дом?

- Ну как? – нахмурилась Амелина, на секунду отрываясь от замочной скважины. – Галина Николаевна же сказала: дача знакомых её отца.

- И ты поверила?- не скрывая сарказма, простонал Иван. – И ты, сотрудник Федеральной Экспертной Службы, поверила?!

- А кому тогда верить, если даже руководителю Федеральной Экспертной Службы верить нельзя?

- Ей, – наставительно заметил Тихонов, выхватывая из онемевших с холода пальцев ключи, – верить нельзя в первую очередь.

На автобусной остановке кучковались люди – и это вселяло надежду.

Четверть часа назад, чтобы запереть дверь, им пришлось расшатать, а потом сбить топором железную пластину замка; теперь щеколда входила в голое деревянное гнездо косяка. Вряд ли это было так уж надёжно, но они и не знали, что на самом деле хранится в этом доме, что там творится, кто бывает и как с этим связана Галина Николаевна. Но после гробового снежного молчания, бесконечно длинного, холодного, проведённого в одиночестве дня, пустоты на километры вокруг, – люди на автобусной остановке казались надеждой.

Время от времени Ивану казалось: мир уходит. Всё уходит и уплывает, и только они с Оксаной застряли в безвременье и бездорожье заброшенного посёлка, в пыльных промозглых сумерках старого дома.

И только мысль, что Галина Николаевна всё же бывает здесь, – может быть, даже ночует, – что дом хранит следы её присутствия, – поддерживала его и грела в долгие морозные часы.

Людей становилось всё больше; ни Иван, ни Оксана не знали точного расписания автобусов. Совсем отчаявшись, глядя на заиндевелые Оксанкины ресницы, Тихонов вышел на дорогу и начал голосовать. Бесполезно. Бесполезно…

Он свернулся в комочек в углу скамейки и упал в полусознательную дрёму своих мыслей. Почувствовал себя в лете, том самом влажном вечернем лете, пропахшем травами и близкой осенью, грибами, блинчиками с мясом, которые тогда привезла с собой Рогозина…

Иван беззвучно рассмеялся. Галина Николаевна… Я вернусь к вам? Или мы навсегда вмёрзнем в ледяной наст тут, в безвременье и беспутье?..

Кто-то дёрнул его за плечо.

- А?

- Вань, пошли, – белая Амелина кивнула на дорогу.

- Что? – в первую секунду ему показалось, что она предлагает ему пойти пешком.

- Пойдём! – крикнула она и побежала к синей ниве, в ту самую секунду притормозившей у обочины.

Оксанка села впереди, а его сжало между весёлой краснощёкой женщиной и мужчиной в валенках. Им предложили чаю из термоса, шаль и добросить до города по цене маршрутки. Иван только кивал, сгибая и разгибая внутри обледенелых перчаток пальцы. Амелина вяло благодарила.

Водитель включил печку, и по ногам потекло живительное блаженное тепло. Иван задрёмывал. Последнее, что он увидел, – снежные вихри в лобовое стекло. Последнее, о чём подумал, – Оксана ведь разбудит его, когда придёт пора выбираться в мороз. Оксана ведь куда ответственней него. Оксана ведь разбу…

Лоб уткнулся в колени. Он уснул.

Его разбудило что-то холодное и… опасное. Годы работы в ФЭС отточили интуицию до самого тонкого, голого от предрассудков острия.

В висок ткнулось дуло пистолета.

- В чём дело? – прохрипел он, инстинктивно поднимая руки. Где-то рядом выдохнула Оксана.

Перед глазами ослепительно вспыхнуло; ослепший, он отчаянно моргал, пытаясь нащупать руку Амелиной. С места не сдвинуться – так затекло тело. Когда зрение начало возвращаться, он наконец нашёл её ладонь, сжал до боли, до хруста, до её сдавленного всхлипа.

- Оксан… Что происходит? Где мы?

И тут обоих накрыли чьи-то знакомые твёрдые руки.

- Не трогайте их. Не смейте!

Кто это? Тяжёлые мысли едва ворочались в отупевшем от холода, сна и страха мозгу. Кто это? Слишком знакомый голос, слишком знакомые интонации, слишком густо в воздухе пахнет опасностью…

- Галина Николаевна!!

Острый, как щелчок хлыста, звук, порвавший расстояние, и полковник вдруг падает вперёд, прямо на Оксану, а та, тихо взвизгнув, теряет сознание. Тихонов снова чувствует острое ледяное прикосновение к виску. И вдруг страшно хочется жить, пусть даже в мире, где уже нет Рогозиной.

- Аааааа!

- Вань! Бегом!

- Аааааааа!

- Чего ты орёшь, придурок! Пошли быстрее, уедет!

- Кто?

Тихонов трясёт головой; тьма рассеялась, остался только холод и то самое, морозящее, у виска, на лбу, по щекам… Ледяные ладони били его по лицу.

- Ванька! Ты что?!

Он на мгновение разучился дышать и не вдохнул, пока не понял: они на остановке. Он задремал на краю скамейки. Нет никакого пистолета, а только притормозившая у обочины синяя нива и Амелина, тянущая его к машине…

- Нет! Мы на ней не поедем! – крикнул Иван, вскочив на ноги и сграбастав Оксану в охапку. – Нет! Мы пойдём пешком, я на руках тебя понесу, но в эту машину мы не сядем!!!

- Ты чего, Тихонов?..

- Нет!

- Как хочешь. Я околела стоять на этой обочине. Оставайся тут. Жди автобуса, – убийственным тоном произнесла Оксана и направилась к ниве.

Иван вскочил на ноги так быстро, словно ко-то вздёрнул его за шиворот.

- Стой! Стой!!

Он уволок её обратно чуть ли не силой; люди (уже целая толпа) пялились на них, притопывая на снегу, постукивая ногой об ногу. Нива, фыркнув, двинулась в сторону городе. Казалось, вокруг стало ещё холодней и прозрачней.

- Ну когда-нибудь же придёт этот дурацкий автобус,- примирительно прошептал Иван. Ответная колкость ещё не сорвалась с языка Оксаны, как нива, не доехав до поворота, вспыхнула и сгорела прямо на ходу.

- Ваше имя. Фамилия. Звание.

- Уверена, этот разговор можно вести в моём кабинете.

- Фамилия. Имя. Звание.

- Я не буду беседовать с вами в допросной.

- Ваше право.

Ей пододвинули лист бумаги, ручку.

- Подписывайте.

- Отказ сотрудничать со следствием?

- Именно.

- Нет.

- Ваше имя. Фамилия. Звание.

- Рогозина Галина Николаевна, полковник полиции.

- Итак, Галина Николаевна. Расскажите, что вы знаете о загородном доме на окраине подмосковного посёлка Безвил.

- Сядьте! – властным и сдержанным тоном приказала Рогозина. – За домом следят. Никто не вскакивает и никуда не бежит. Сядьте!

Иван рухнул в кресло, невидяще уставясь в смартфон. Оксана, поджав под себя ноги, устроилась с краю старой кожаной софы.

Рогозина, слегка сгорбившись, сидела за столом, перебирая листы и брошюры на пёстрой клеёнке.

Что-то резко и громко хрустнуло за окном. Иван дёрнулся, но быстрее, чем он оказался у подоконника, Рогозина нависла над ним и со всей силы надавила на плечи.

- Что ты делаешь? – яростным шёпотом выдохнула она. – Они того и ждут!

- Надо закрыть шторы, – ошарашенная такой реакцией, попросила Оксана.

- Надо, – согласилась Галина Николаевна. – Но поздно. Я же велела: никто никуда не вскакивает и не бежит! Иван, Оксана, ну что вы как дети… – полковник устало, почти апатично провела рукой по лбу. – Почему в ФЭС стоит только сказать – и все делают всё сами, чётко и верно. А стоит выйти за пределы Службы – и ох, ах, Галина Николаевна, что происходит! – передразнила она. – Да что тут происходит – всё как обычно! Первый раз, что ли?

Амелина пристыженно уткнулась взглядом в колени. Иван потирал плечи. Полковник вернулась за стол и притянула к себе какую-то книгу.

- «…и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности».

Она начала читать вслух, не торопясь, размеренно и негромко. И в её голосе они черпали силы неподвижно, тихо, безмятежно ждать дальше.

- «Ты не имел смысла жизни, — со скупостью сочувствия полагал Вощев, — лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить»*.

Комментарий к Трасса Лазов-Каменское, 10-й км. Хранить и не помнить * – Цитата из повести «Котлован» А.Платонова.

====== Улица Дагни Педерсен, 20. Маленькие чудачества ======

- И откуда только в ней силища взялась, – хмуро процедил Круглов, глядя в кружку с чаем. С чёрной, подёрнутой рябью поверхности на него смотрело злое лицо, в глазах – растерянность, удивление. Страх. – И откуда только… Ведь вертихвостка, птичьи косточки.

Он говорил об Амелиной; сегодня утром, когда все окончательно поверили – Рогозина пропала, – именно она догадалась, где находится полковник. Догадалась – и в одиночку отправилась в лабиринты гаражей в глубоком Подмосковье. Открыла двери стамеской (где взяла?..), ворвалась внутрь… И, спасибо, хватило у неё ума и сил понять, что дальше ей одной не вытянуть. Круглов передёрнулся, представив, что ́ испытала Амелина, распахнув гаражную дверь. Грязный подтаявший снег, измятые купюры на полу, кровь, клочки рваной материи и полковник, без сознания, посреди этого мокрого месива.

Покрытие в том районе – только экстренные вызовы. Лейтенант побежала ловить машину, голосовала у трассы, словно проститутка, но вызвонила Скорую и силой тащила врачей за собой по февральской распутице. Оксана потом призналась, что самым страшным было возвращаться туда – она ведь не проверила, был ли у Галины Николаевны пульс. А вдруг – не было…

Уже на подъезде к Москве, трясясь на колдобинах, Амелина сумела связаться с Валентиной. Круглова ещё раз передёрнуло – на этот раз от того, что почувствовала Антонова после слов лейтенанта. Рогозина исчезла сутки назад, и нервы у всех были на пределе. Полковнику никогда не прощали внезапных отсутствий: слишком точно они рикошетили, слишком направленным отдавались эхом.

Уже в ФЭС Оксане стало плохо. Она добросовестно доползла до лаборатории, выпила что-то, что всунул ей руки Тихонов, и упала в кресло, больше напоминая клиента Антоновой, чем сотрудника ФЭС. А вот Галина Николаевна на удивление быстро оклемалась и примчалась из больницы уже через несколько часов. Отправила оперов прочёсывать территорию, Ивана и Андрея отослала в гараж, проверить её собственную машину. Лаборантов, непрошеных свидетелей чего-то внутреннего, нехорошего, скользкого, разогнала вон. То, что это – чуждое, дурное, – произошло, чувствовали все. Интуиция кричала, сигналила, как сирена, но никто не мог ничего сказать. Да, пропала Рогозина, да Амелина нашла её без сознания в каком-то гаражном кооперативе, там были меченые деньги и эти странные блестящие следы, и полковник, как всегда, молчала, а вот Оксана… Оксане становилось хуже. «Сердце», – коротко бросила Антонова, набирая шприц. И теперь уже Рогозина хлопотала над белой подчинённой, но под её хрупкой непроницаемостью почти без усилий читалось, что мыслями она совершенно не здесь. Возможно, всё ещё там, в гараже, вместе с теми, кто оглушил её. Или с кем-то другим. Или в другом месте. Или в…

- Галина Николаевна. Так что же это всё-таки за дом в посёлке Безвил? – спросил Иван, неслышно подойдя со спины.

- Тсс, – указывая глазами на Амелину, велела полковник и кивнула на дверь. – Свари кофе. Я сейчас приду.

- Один вопрос, Ваня.

Галина Николаевна устроилась на диване с бумажным стаканчиком из Старбакса: Иван не стал заваривать, как она просила, а метнулся до кофейни за углом за её любимым. Сам он забрался за барную стойку; хотел было сесть рядом, но интуитивно чувствовал: она скажет что-то плохое. Что-то, от чего лучше быть подальше.

- Существует поступок, за который ты бы меня осудил?

Он колебался долю секунды.

- Нет.

- А поступок, за который ты начал бы меня презирать?.. Стыдиться?

- Нет.

- А…

- Нет.

- Хорошо. Ты ведь знаешь о запретных приёмах следствия, верно? Не можешь не знать. Не миндальничай. Да, Иван, я отдала такой приказ. Да. И… Хочешь знать причину, верно?

- Вас… вынудили?..

Рогозина хмуро усмехнулась.

- Меня? Нет. Я. Я вынудила, Иван.

Он всё так же сидел за барной стойкой. Локти на столе, взгляд в никуда. Кажется, он погорячился, отвечая на вопрос, заданный получасом ранее. Её слова были отвратительны. Но что она могла поделать?.. И он…что он мог поделать теперь.

- Ты же видишь? – как-то просительно подвела черту Рогозина. – Я могла закрыть глаза. Позабыть, убедить себя, что ничего не знаю. Это ведь не в моей компетенции, и я всего лишь невольный свидетель... Никто и не подозревал, что я в курсе. Но я не смогла… Не смогла закрыть глаза, Иван. Я вынудила его признаться. Я надавила на него. Когда его выпустили под подписку, он подписался подо всем, что ему вменяли. А там было ещё несколько бесперспективных дел… Их тоже повесили на него. Ему отвели неделю, не больше. После, под каким-нибудь предлогом схватили бы. Задержание, суд…

- Колония? Пожизненный?

- Если бы. Если бы… Если бы так, я заставила бы себя об этом забыть. Но его отправили бы обратно. Его хотели сделать соглядатаем. Его бы поселили в Безвиле, заставили следить, вынюхивать. Они проворачивали бы дела его руками. И вина, в случае обнаружения, лежала бы на нём…

Тихонов мог бы спорить – с ней, с собой, с этим несчастным изворотливым незнакомцем, которого Рогозина сначала прикрыла, а потом выдала. Но… слишком странно она говорила. Слишком отвратительной и гладкой была её версия. Полно, Галина Николаевна, я не глупый мальчик. Не нужно пытаться не договаривать.

- Галина Николаевна. Слишком туманно. Я не трепло, вы можете рассказать мне, что там произошло по-настоящему… Не пускайте пыль!

Полковник не терпела, когда с ней говорили в таком тоне, и подчинённому ли было об этом не знать. Она угрожающе сдвинула брови. Ещё чуть-чуть – и черта. Но…

- Галина Николаевна… Я же знаю. Тогда, осенью, вы отправили туда нас с Оксаной не просто так. Это было как разведка. И теперь – тоже. Мы с Амелиной – наживка, верно? А сегодня эту роль решили сыграть вы. И немного просчитались. Да?

Кодовую фразу Круглов считывал с лица начальницы без слов: сегодня мне нужно твоё присутствие.

Рогозина, заснеженная, с влажными прядями, выбившимися из-под капюшона, в забрызганных брюках, вошла в прихожую, оставляя за собой лужицы талого снега.

- Знатно метёт, – вздохнул майор, забирая у неё пальто. – Разувайся и проходи. Сейчас наберу ванну.

Пока она отогревалась под горячим душем, он заварил чай, подобрал ей тёплую рубашку, вытащил лучший махровый халат. Достал кружку поглубже, выжал пол-лимона, подумав, добавил три ложки мёда.

- Пей, – проворчал, всовывая тёплую чашку в её пальцы, сморщенные от воды.

За окнами хлестал снег, желтели расплывчатые фонари. Рогозина хмурилась и зевала. Никакой благодарности. Как всегда, впрочем.

- Пей, – повторил майор, вытаскивая откуда-то из глубины шкафа маковый рулет. – Будешь?

- Буду, – между двумя глотками ответила она. На автомате откусывала рулет, помешивала ложкой в чашке, но Круглов видел, что начальница засыпает на ходу. Видимо, расспросы подождут до утра. Ну что ж, денёк ФЭС протянет и без начальства. Ну и без Тихонова, наверное. Видимо, утром надо ждать гостей.

Но Иван удивил и в этот раз. Примчался, едва Николай Петрович отправил полковника спать.

- Галина Николаевна у вас?

- Не ори. У меня. Что ты натворил?

Он не стал мяться, отнекиваться, оправдываться. Выложил начистоту.

- Я сказал ей, что она просчиталась сегодня. И… Я установил в том доме жучки.

«Придурок» – мысленно выдохнул Круглов, пропуская программиста в квартиру.

- Имей в виду, тебе придётся выметнуться часов в семь.

Тихонов понятливо пробурчал в ответ.

- Вряд ли она проснётся раньше девяти, но как мера предосторожности… Не думаю, что вам нужно пересекаться в ближайшие сутки.

- В ближайшие десять лет, – вырвалось у Ивана. – Если она не убила меня сегодня, то только потому что была не в лучшей форме.

- А тебе крупно повезло, – вымолвил майор, заталкивая Тихонова в кухню. Тот, казалось, утратил способность двигаться и соображать, ввалившись в квартиру. Автопилот довёл его до знакомого адреса, а теперь адреналин спал, и программист выглядел не лучше полковника: тот же диковатый взгляд, мешки под глазами, глубокое безразличие, сквозящее в каждом жесте, и усталость. Тяжёлая, долгая, давящая на хребет усталость череды фэсовских лет – печать, незаметно заклеймившая их всех.

- Какого хрена, Оксана?! Какого хрена!!!

Всё повторялось. И он снова не знал ни о чём, снова опоздал.

- Зачем ты туда попёрлась? Искать приключений на задницу?

Амелина смотрела на него расширившимися глазами. Может быть, была шокирована: он никогда не позволял себе такой грубой лексики в присутствии коллег. Но Тихонов был уверен: нет, не из-за этого. Просто она сама ещё не отошла от случившегося. Может быть, до неё только что дошло, что могло произойти, повези ей чуть меньше, не окажись у неё последних крох благоразумия.

- Амелина… Идиотка, – выдохнул он, обнимая её за плечи и прижимая к себе. – Ну всё, всё, Оксанка, всё прошло… Ведь ничего не случилось…

Он чувствовал, как она мелко дрожит под его руками.

- Испугалась?.. Поделом! Бестолочь! Бестолочь!!! Амелина, ты же лейтенант, ты работаешь в правоохранке… А вела себя как… как блондинка! Оксанка… Оксаночка, ну не плачь… Ну ведь всё кончилось, всё в порядке, ты тут… Но не делай так больше, пожалуйста, умоляю тебя, Оксана. Пожалуйста, не ходи больше в такие места. Одна. Ведь непонятно, с кем там была Галина Николаевна… А если бы… если бы тебя… Я и представить не могу, если бы моя се…

Он заткнулся на полуслове: в лабораторию вошла Рогозина. Кивком головы велела ему уйти. И он выпустил Оксану из объятий, подчиняясь властному взгляду Галины Николаевны.

Полковник и лейтенант остались наедине, за непроницаемой стеклянной стеной. Он забился в её кабинет, но всё равно, сквозь переговорную и пустые, звенящие коридоры видел их фигуры, склонившиеся над его столом. Кажется, Рогозина похлопала её по спине, потом приобняла за плечи… Тогда она ещё судила обо всём адекватно.

Но, когда вслед за Амелиной в крупные неприятности вляпался рассудительный Лисицын, она начала что-то подозревать. После того как под окнами Валиной квартиры взорвался грузовик, Галина Николаевна стала сама не своя.

Сначала они думали – очередная попытка испугать, ликвидировать ФЭС. Влиятельных врагов у Службы было достаточно.

Ответ пришёл неожиданно. И даже не по форме 01 – полковника просто предупредили, очень осторожно и корректно, во время перерыва на кофе в очередной конференции в очередной командировке в очередной раз.

Она отнеслась бы ко всему трезвее, если бы под угрозой оказалась она сама. Приди такой конверт Котову, Соколовой, Круглову или кому-то ещё – она и вовсе показала бы себя с лучшей стороны: стальной эталон хладнокровия, безукоризненно отлитый из верных молниеносных решений, без примеси эмоций.

Но Иван, её слабое место… Сведёнными напряжением пальцами она забрала адресованный ему конверт и швырнула от себя. Конверт скользнул по столу и упал на пол.

- Это же улика, Галина Николаевна, – прошептала Оксана, нагибаясь за письмом. – Надо аккуратнее…

- Ты ещё учить меня будешь?! – вскрикнула Рогозина, грохая ладонью по столешнице. Ивану почудилось – подпрыгнул толстенный том УК.

- Галина Николаевна! – попытался осадить её он.

- Молчать!!!

Она уничтожила конверт, так и не вскрыв. Тихонов не посмел требовать прочесть предназначенное ему письмо. Насмехался над собой и презирал себя за это, но… дело было сделано. Кроме них с Оксаной об этом инциденте не знал никто. Порой программист ловил на себе её странный, какой-то виноватый взгляд украдкой...

Позже Рогозина извинилась за ту вспышку и перед ним, и перед Амелиной. И именно с тех пор то и дело отправляла их в тот старый дом в посёлке недалеко от Лазова.

====== Клары Цеткин—Лазов-Каменское. Привет, безумие ======

В последний месяц работы в ФЭС Рогозина начала курить.

Заявление было подписано, бумаги оформлены, в личное дело занесены лучшие рекомендации и похвальные листы. Она объявила об уходе с улыбкой, всем сразу, в самом начале планёрки. Подождала, пока схлынет первая волна, и как ни в чём не бывало начала знакомить их с материалами дела.

Теперь она курила нещадно, выкуривала несколько пачек в день, и Селиванов постоянно ворчал, а Антонова не говорила ни слова.

А ещё она пристрастилась к халве, и Тихонова просто с души воротило от сладковатого запаха жареных семечек и лакрицы.

Больше ничего и не изменилось.

Когда она ушла, курить продолжали, как раньше, только в гараже и в тире тайком.

Однажды Иван засиделся допоздна. Компанию ему, как ни странно, составила Власова – видимо, задремала в комнате отдыха. Они что-то пили, заедали очерствевшим хлебом, не глядя друг на друга. Вдруг Рита резко подняла голову.

- Иногда мне кажется, она бывает тут. Сегодня утром вся посуда была перемыта, и жутко накурено. И крошки от халвы.

Иван кивнул. Он знал, где она. Знал точный адрес, неширокую подъездную дорогу и тропинку через лес. Он даже знал, где найти запасной ключ от второго крыльца. Но в последний вечер в конторе Рогозина перехватила их с Амелиной уже у выхода и попросила: никогда никому. Пожалуйста. И забудьте, что вы там были.

А значит, она там.

А значит, она вернётся.

- Дом не откроют, пока мы не эвакуируем посёлок, – безжизненно-бетонным голосом произнесла полковник.

Внутри было слишком много людей; больше, чем могли вместить его квадратные метры и бревенчатые стены. Больше, чем можно было идентифицировать, распознать, угадать в летнем вечернем пекле.

Людей набили в дом, как в консервную банку, и где-то внутри, медленно разъедая воздух, густел отравляющий газ. Было бы слишком просто снять блоки и выпустить их наружу. Рогозина искала второе, третье, четвёртое дно и не находила. И стояла на том, чтобы эвакуировать весь посёлок, прежде чем открыть дверь.

- Люди задыхаются там! – кричали ей в уши, дёргали за руки, заглядывали в лицо.

- Мы не можем жертвовать тысячей ради двадцати человек…

- Там беременная женщина, Галина Николаевна! Хотя бы её!..

Перед глазами мелькнул горячий горный полдень, духота железнодорожной станции, песок, просачивающийся в уши, в глаза, под кожу. Было слишком жарко, слишком тесно, слишком страшно в том вагоне с заложниками. У неё случился выкидыш.

- Что?..

Воспоминания треснули и рассыпались. Над ней возвышался Котов и орал, орал на неё…

- В доме женщина на седьмом месяце!

- Посёлок эвакуировали?

- Ещё несколько улиц.

- Быстрее. Быстрее!!

- Галина Николаевна, вы должны дать приказ освободить заложников!

- Должна? Должна?! Я никому ничего не должна!

Она едва не ударила Ритку по лицу, когда та попыталась оттащить её прочь.

- Что с вами? Когда вы стали такой жестокой?

Наконец она почувствовала, как кто-то тянет её за руку.

- Что?!

- Галина Николаевна, там Тихонов! – Амелина, локоны развились, сбились на бок, косметики никакой. Она кажется бледной, белой, бескровной. – Он задохнётся!

- Посёлок эвакуирован? – голос звенит опасными нотами. Оксана бьётся в истерике где-то рядом, в надёжных лапах Майского.

- Ещё несколько минут… Да, да… Да!

- Доложите по всей форме!

- Все жители посёлка Безвил эвакуированы в безопасное место. Мы готовы провести обезвреживание.

- Это может быть химическая атака.

- Это и будет химическая атака, – уверенно кивнула Антонова. – Пробы воздуха…

- Да чёрт с ними! – взорвалась Рогозина. – Начинайте операцию!

- Вы сделали это из-за меня? – спросил Тихонов, безразлично теребя манжет халата.

- Да, – так же безразлично ответила она. – Конечно, из-за тебя. Я знала, что там нет беременной женщины. И никаких других случайных жертв или заложников. Только преступники. Поэтому я не могла отдать приказ раньше, чем вокруг не останется гражданских. Как ты попал туда, Вань?

- Трещинка в вашем безупречном здании, – невесело усмехнулся он. – И ошибка в моём программном коде.

- Что? Я не понимаю.

- Всё вы понимаете. Лучше, чем я. Лучше, чем я… Потому что здание может стоять даже с трещинкой, даже с трещиной в стене или фундаменте. А программный код, чтобы корректно работать, должен быть идеален.

- Иван, ты говоришь… странные вещи. Перестань. Как ты попал туда?

- Ошибка в коде, я ведь сказал, – повторил он, уже вновь безразлично; огонь внутри потух, и он откинулся на подушки. – Какая теперь разница, Галина Николаевна? Езжайте в офис. Там очень соскучились по вам. И… я же вижу, как вам хочется курить. Тут ведь нельзя.

- Да ну? – зло бросила она, вытаскивая сигареты. – С твоего позволения, хакер.

И палата наполнилась знакомым дымом. Иван вдохнул его полной грудью, с трудом фокусируя взгляд на её лице.

- Я скучал по вам, Галина Николаевна. Я так по вам скучал.

- Я тоже.

- Это исправимо.

- Как ошибка в твоём коде?

- Нет. Ошибку в моём коде не ликвидировать. Разве что – дефрагментация диска, удаление системы. Нужно сделать лоботомию, чтобы я смог её исправить.

- Почему?

- Потому что моя ошибка – вы.

- Устроит?

- А то.

Иван оглядел пылесос, втащил его через узкую дверь на балкон и принялся воевать с паутиной. Он копошился там уже целый день; полковник то возилась в кухне с бумагами, то разговаривала по телефону, то утыкалась в изящный тоненький ноутбук – Тихонов и не знал, что дома у неё такой лапочка. Страшно подумать, сколько стоит. Хотя… Она столько лет возглавляла ФЭС, теперь работала в ведомстве, так что с её-то зарплатой… Плюс надбавки за допуск к гостайне…

Тайны, тайны, тайны.

После теракта в посёлке и того разговора в больнице он уже не мог доверять ей как раньше. Мог пожимать плечами, копаться в себе. Мог благодарить, что она приютила его на первое время, пока у него не решится с жильём (его квартиру на проспекте Вернадского подожгли, возвращаться из больницы было некуда. Разве что в ФЭС, но со дня на день взамен исполняющего обязанности Круглова обещали прислать нового начальника, а тот вряд ли отнесётся к ночёвкам в буфете с пониманием). Мог пытаться разобраться с её странными манёврами и комбинациями. Но зачем? Всё это было очень глупо. Очень глупо… Её уход из ФЭС означал и его увольнение – он решил это почти окончательно. Но, в отличие от неё, у него ещё было время передумать.

А пока не закончился больничный, Тихонов обосновался у неё и вот, разгребал балкон, чтобы хоть чем-то себя занять.

Изредка они перебрасывались фразами вроде: Галина Николаевна, где половая тряпка? – В кладовой, серая, сушится. Голодный? – Есть немного. – Скоро ужинать. Заканчивай со своей уборкой там. – Вы тоже заканчивайте… С отчётами… – вздох в ответ.

А он и вправду управился. Выгреб с балкона мусор, пыль, прошлогодние газеты, выкинул коробки.

- Галина Николаевна, ощущение, словно балкон – не от вашей квартиры. Везде чистота, а тут хлама… как… как…

- Как у тебя? – с усмешкой пробормотала она, не поднимая головы.

- Хуже, – буркнул он в ответ, отжимая огромную тяжёлую тряпку.

В конце концов он привёл лоджию в божеский вид. А после ужина она выдала ему старое одеяло и пару матрасов, и он устроил настоящее лежбище с кружкой кофе и пакетиком мармелада.

Провалявшись минут пятнадцать, замаялся: пальцы требовали клавиш. Полковник, тут как тут, выглянула на балкон, совершенно не по-рогозински присвистнула, оглядывая чистоту, и протянула ему своё сокровище.

- Галина Николаевна… Это ведь ваш… личный… наверное…

- И что же? Ты думаешь, там государственные секреты?

- А вдруг…

- И конечно же, я сумею их от тебя защитить, – если вдруг ты захочешь взглянуть.

Она расхохоталась, глядя на его лицо, и он рассмеялся вслед за ней. Действительно. Он же лучший хакер лучшей Службы.

- А… пароль? – всё-таки неуверенно, со смешком, спросил он, раскрывая ноутбук.

- Общий служебный.

- Но так ведь…

- Что так ведь? Хочешь сказать, его знаю только я? Иван, напрашиваешься на комплименты?

- Ладно, – проворчал он, внимательно отщёлкивая по клавишам адскую последовательность разных регистров и кодировок. – Но могли бы сделать вид, что я его не знал…

Общий служебный пароль оживлял все системы Службы: связь, охранку, базы, каналы данных, электронику. По внутреннему Уставу он был известен только руководителю. В случае подозрения на утерю конфиденциальности пароль должен быть мгновенно изменён на теневой, также известный только руководителю. Но что поделать, если даже такому чудесному во всех отношениях руководителю нужна подстраховка, пусть он, вернее, она, о ней не подозревает… Хотя подозревает, как выяснилось.

- Ладно, – повторил он. – Но зачем у вам на домашний компьютер такой сложный пароль?

- Так ты сам сказал – вдруг там государственные секреты. Всё, Вань, отстань, ладно? – совсем по-домашнему попросила она. – Мне ещё до полуночи работы…

И он остался один среди матрасов и кофе. Хотя – что там один. Она сидела за кухонным столом (позже он понял: отчего-то она любит его гораздо больше удобного рабочего в кабинете), помечала что-то в документации, зарывшись пальцами в причёску, но время от времени он поднимал голову и через стекло лоджии встречал её взгляд, одновременно задумчивый, рассеянный и словно виноватый.

День шёл на убыль, и оранжевый закат сменялся яростно-розовым, а затем сиреневым, с серыми и чёрносмородиновыми прожилками за дальними домами. Тихонов и не заметил, в какой момент уличный свет сменился цепочками фонарей.

Тихий вечер вдвоём. И впереди ещё целая тихая ночь перед тем, как принять первый привет безумия.

====== Улица Сибирская,11. Всегда заканчиваю в одиночестве ======

О, как она любила допрашивать тех, кого обыграла. Особенно – тех, кого обыграла в ловле на живца. Особенно когда живцом была она сама.

Стоило ей войти в допросную, как её лицо принимало непроницаемое, каменное выражение. Но там, за дверью, оставался блеск глаз, азарт, жестокий победный задор. Полковник Рогозина обожала выигрывать, особенно – когда ставкой в игре была её жизнь.

Иван никогда не забудет уранового дела. Она, мнимая медсестра, вернулась с завода уверенная, непробиваемая. Невменяемая. Вряд ли кто-то, кроме него, заметил мелкие капли пота на лбу и на висках. И уж точно никто больше не различил в её взгляде дикого победоносного блеска.

А несколькими часами позже Рогозина, в отглаженной блузке с иголочки, со свежим макияжем, стальной походкой вошла в допросную. Блестящая до изнеможения. И Тихонов поклясться мог: Штырь едва пополам не сложился, увидев её – настоящую. Хотя кто разберёт, где она была естественней: в допросной, где чувствовала себя, как рыба в воде, или на старом заводе, в темноте, на тонком волоске...

Дела о взорванном городе ему тоже не забыть. Её глаз, осанки, дёрганых движений в допросной – в ней плескалось превосходство. Превосходство победы над преступником, над собой, над своим страхом.

О, как она любила допрашивать, добивать тех, кого обыграла. В своих кошмарах Иван видел себя на их месте.

А ещё видел другое: видел Рогозину по ту сторону стола для допросов.

Сидя рядом с ней в обложенной школе, он чувствовал: его кошмары начинают сбываться. Разом. Все.

Планировка была простой, но бесконечные коридоры рябили в глазах, путались лестницы, менялись местами этажи. Они заперли, забаррикадировали партами, стульями, скамьями из гардероба центральный вход, завалили запасной. Помчались на третий этаж.

Уже у двери дальнего кабинета Тихонов вдруг остолбенел.

- Галина Николаевна… Подсобка. Они могут пройти.

Она выдохнула что-то очень, очень грубое.

- Я мигом. Я сам, – выпалил Иван и бросился прочь.

Рогозина рывком распахнула дверь и ворвалась в кабинет, но не успела сделать и трёх шагов, как вновь выругалась и поспешила следом за Тихоновым.

Полковник, держась за грудь, догнала его уже на первом.

- Что? – отрывисто бросил он. – Что?! Они?!!

- Нет. Нет ещё, – выдохнула она. – Я просто… боюсь за… тебя… Смысл пытаться спрятаться… если тебя… ты…

Она тяжело дышала, отставала, но железная дверь в подсобку уже маячила в конце коридора.

- Я сам, – ещё раз прошептал Иван. Здесь, на мёртвом первом этаже, было страшно кричать. Вдруг они за дверью. Вдруг они по ту сторону стены.

Вдруг они услышат.

- Они и так нас слышат, – чуть спокойней, пытаясь отдышаться, произнесла Рогозина. – Быстро. Я подожду тут.

И Иван, обмирая, нырнул в темноту тесной каморки. На ощупь отыскал замок – висячий, тяжёлый, пахнущий холодным металлом. Дверь с хрипом подалась вперёд, и между створок прорвался узкий косой сноп света. Иван дёрнул на себя, звякнул связкой, ища нужный ключ, молясь о том, чтобы не подвела интуиция, чтобы ключик подошёл, чтобы они не услышали, не узнали, не успели… Ему чудилось движение и голоса за спиной, он заставлял себя вспоминать, что там только Рогозина, и больше никого. Но не выдержал, вздрогнул, услышав вскрик, и выбежал обратно на свет.

Полковник, как ни в чём не бывало, стояла, измождённо прислонившись к косяку.

- Вы кричали? – полубезумно спросил он.

Она покачала головой.

- Идиот! – зло выдохнул он сквозь зубы, смаргивая слёзы облегчения и страха. Вернулся к замку и в считанные секунды, почти без суеты, закрыл накрепко неприметную подсобку. Тут им не пройти.

Им нигде не пройти. Мы забаррикадировали всё.

Они везде пройдут, если захотят.

Они пройдут везде – когда им надоест играть с нами.

- Правда, Галина Николаевна?

Он произнёс последнюю фразу, про «играть с нам», вслух.

- Правда. Но мы поборемся, Ванька.

И они борются.

Тихонов предпринял ещё одну вылазку по глухим стылым страшным коридорам в столовую на втором, и унёс, сколько уместилось в руках. Когда вернулся в кабинет химии, где они обосновались, где-то за окном хлопнул выстрел. Больше Рогозина его не выпустила.

- И чего они ждут? – тоскливо протянул программист. И вдруг ухмыльнулся.

«Что?» – спросила взглядом полковник.

- Да так… забавно… смотреть, как вы едите…

Она нахмурилась. И тоже усмехнулась, заметив надкусанный «Сникерс» в руке. Тихонов сожрал уже целую груду батончиков и теперь складывал из обёрток корабли.

- Скажешь тоже. А вообще – поздравляю, Вань.

- Что?

- Что слышал. Поздравляю, – как-то дёргано повторила она, сметая ладонью его пёструю флотилию.

«Сошла с ума», – с каким-то необъяснимым облегчением констатировал Иван.

«Он не сошёл с ума. Ты ничего не знала…» – тут же запело в голове.

- Не хотела говорить тебе вот так. Хотела в офисе, при всех. Но всё завертелось… Завертелось…

«О чём она? Что завертелось?..»

- Эти угрозы, покушения, одно за другим… Да ещё этот дом в Безвиле. Знаешь… тот, кто был связан со всем этим до меня… Он скрывал это как мог, и ему удавалось… в своё время… а мне вот не удалось… Ты же помнишь, сколько народу там было, когда ты оказался внутри? Сколько понаехало из органов, из начальства… Они бы сошли с ума.

«Он не сошёл с ума. Ты ничего не знала…»

- А ведь я, в некотором роде, к тому же использовала его для целей ФЭС. Там лаборатория, дата-центр. Ты всё жаловался Амелиной, что никак не можешь вычислить один из наших серверов. Там же, кстати, и все архивы Службы. И дела под грифом «секретно» – не хранить же на виду. В конце концов, в Службе слишком много случайных людей. Я могла бы довериться тебе, но ты один не вытянешь всю контору. К тому же поначалу ты был совершенно безнадёжен. Эх… Помнишь, как ты сбежал? В самый первый день?..

Кольнуло словом «доверие».

Лицо полковника посветлело, потеплело и одновременно постарело от воспоминаний. Иван даже не кивнул, боясь спугнуть момент. Вот Галина Николаевна и решилась раскрыть карты…

- Ладно. Я не о том, – как будто услышав его мысли, отрезала она. – Поздравляю, Ваня. Тебя хотят заполучить структуры безопасности. Нет, не наши. Выше. Да не смотри на меня так. Я ещё месяц назад подписала приказ о твоём увольнении. Знаешь, бумаги – это не проблема, когда речь идёт о вопросах такого уровня.

- Ну и почему вы говорите мне об этом сейчас? – Голос после долгого молчания прозвучал хрипло, неприятно.

- Лучше сейчас, чем никогда. Ты ведь понимаешь.

Он пошевелил пальцами, словно перебирая что-то в воздухе, повертел головой, разминая шею.

- Блин, – ляпнул как-то совсем растерянно. Повторил: – Блин. Галина Николаевна, душу бы сейчас продал за те ваши блинчики.

Ни к селу ни к городу. Но она поняла.

- Если выберемся – обещаю. Думаю, мы успеем. Прежде чем ты уедешь.

====== Трасса Лазов-Каменское, 10-й км. Выйди вон ======

Он не взял бумажник; не хотелось тащить с собой что-то ещё, кроме чехла. Тихонов вообще не любил занятые руки, именно поэтому всегда выбирал рюкзак. Амелина шутила, что он и дедушкой будет ходить с ранцем, а он отфыркивался: мол, до дедушек ещё дожить надо.

А сейчас гитара и так оттягивала плечи: в чехол пришлось вместить всё нужное на сутки. Футболка, ключи, паспорт и карточка на метро, мобильник. Он надеялся, Рогозина накормит его, когда он наконец вновь доберётся до этого треклятого безвильского дома.

Итак, мобильник, пачка печенья, расчёска – а вот для кошелька места не нашлось. Он просто засунул свёрнутую вчетверо сотенную в кожаный футлярчик, в котором таскал пропуск в ФЭС и проездной на метро. Можно бы с той же лёгкостью положить туда карту, но Иван об этом даже не подумал. Привык платить наличкой.

В общем, сотня в футлярчике, – на случай ЧП. Мало ли что. А уж когда он доберётся до Галины Николаевны, ему и вовсе ничего не страшно.

Какая ирония…

В длинном переходе на Павелецкой, как всегда, играла музыка. На этот раз – скрипач солидного вида, в летах, очень уверенный. Пиликал, прикрыв глаза, не глядя на толпу. Иван не любил таких. Подавая – неважно, нищему, скрипачу или богаделенке, – он всегда ловил реакцию: благодарность, жалкую улыбку, жадную улыбку, ворчание, зависть. А этот… снисхождение к прохожим, самоуверенность плещет сквозь прикрытые веки. Иван прошёл мимо.

А дальше, уже у самых ступеней на кольцевую, увидал парня с забинтованной ногой. Бинт был пропитан чем-то жёлтым, малоприятным на вид. Парень – небритый, серый, – держал в руках картонку. Что-то вроде «не хватает на операцию по пересадке костного мозга».

Тихонов прошёл было мимо, но вдруг остановился на середине лестницы, вытащил сотню и бросил в кепку грустного парня. Какова вероятность, что ему действительно нужна операция? Ноль процентов?.. Иван бросил бы меньше, если бы было. Но не рвать же сотенную.

Бросил и ускорил шаг, взлетел по лестнице, запрыгнул в предпоследний вагон. Двери с шипением захлопнулись за его спиной, едва не зажевав чехол. А он, без рубля в кармане, вдруг почувствовал себя совершенно беззащитным и каким-то беспанцирным перед московской подземкой.

Две станции до Ярославского вокзала, а там – электричка до посёлка. Билет скомкан всё в том же футлярчике.

Доедет.

А с перекусить, видно, придётся подождать. Ну ничего. Ванька на собственном опыте знал, как восхитительно готовит товарищ полковник.

- Можно вопрос, Галина Николаевна?

- Ты ещё руку подними. Мы что, на лекции?

Тихонов шутовски вскинул испачканную в сметане ладонь:

- Я не понял одного. Тогда… в Безвиле. Когда я оказался внутри дома. Вы ведь знали сразу, правда? Вы знали, что я там. Почему вы не отдавали приказ штурмовать? Вы не боялись за меня? – Последняя фраза вышла шёпотом, но жёстко, с упрёком, с обидой.

- Я думала… вернее, надеялась, что, если смогу впутать тебя во всё это как следует, – тебе не дадут разрешение на выезд. Гостайна – хороший способ оставить границу на замке. Для тех, кто к ней так или иначе причастен… Вот и решила: попробую. Вдруг там, – Рогозина сардонически взглянула в потолок, – решат: да ну его, слишком много будет с ним возни. И не заберут. И ты останешься здесь. Всё будет как прежде: ФЭС, лаборатория, кофе по ночам. Я эгоистка, правда, Иван?

- Почему? Потому что хотели защитить меня?!

- Потому что хотела, чтобы ты остался. Знаешь, как матери хотят, чтобы ребёнок вечно держался за их юбку.

- Да что вы говорите такое, Галина Николаевна…

- Да уж что говорю, – вздохнула она. – Эгоистка… Я хотела тебя удержать, хотя и знала: там, где ты окажешься… Это совсем другой уровень. Другие перспективы. Другие возможности – в том числе и для твоего хобби.

- Вы имеете в виду хакерство? – насмешливо поинтересовался он. Хотя что-то, а веселья сейчас не испытывал. Совсем.

- Я имею в виду то, что ты продолжаешь взламывать банки и переводить деньги на счета наркоклиник. Я понимаю, это не «хобби»… но за неимением более подходящего слова…

- Всё-то вы знаете, – горько усмехнулся он, мотая ошмётком блина по блюдцу сметаны. – Всё-то вы умеете… Всё-то вы просчитали наперёд… В одном ошиблись. Я не хочу никуда ехать. Может быть… может быть, я хочу держаться за вашу юбку. Которую вы не носите, кстати. Которая, кстати, вам так идёт. Вот вы не носите, и мне не за что цепляться… А если бы носили…

- Что ты несёшь, Иван? – сдерживая смех (а может, не смех), попыталась одёрнуть его полковник.

- Да что несу? Что есть, то и несу. Мне всё равно, Галина Николаевна, кто там пытается меня заполучить. Мне всё равно, что они хотят. Я не хочу! Я! Не! Хочу!

- Если бы тебя кто-то спрашивал… Дурачок!

- Как это меня не спрашивают?!

- Иван! Ещё раз: я впутала тебя во всю эту историю с Безвилем, чтобы тебя не выпустили из страны! Это был отличный вариант… Отличный. Но не вышло. И что придумать другого – я не знаю! Знаешь, как это делается? Берут, связывают по рукам и ногам и везут, куда надо. И ты работаешь на них. И всё. И всем всё равно, потому что на тех, кто не у руля, им плевать. А ни ты, ни я… Так что никуда не денешься и поедешь создавать и развивать ИУ5, о которых я ничего, кроме названия, не знаю. Всё. А теперь доедай блины, и нам пора в ФЭС. Как-никак, приказ о твоём увольнении вступает в силу только через три дня. А сегодня, будь добр, исполняй свои служебные обязанности! – И Рогозина вышла из-за стола, хлопнув дверью, громыхнув чем-то ещё в коридоре.

А Тихонов доел восхитительные блины, подобрал пальцем сметану и просто ещё раз проклял тот день, когда попался ей со своей дурацкой мышью-кошельком.

Да, блинчики. С хрустящей несимметричной корочкой, блестящей от масла, обжигающей пальцы. На столе – пиала, полная белого, густого сгущённого молока, и баночка сметаны.

Иван мотнул головой, втянул сладкий запах горячего травяного чая.

«Придётся бежать», – повторил про себя, пытаясь уговорить, смириться. Чему Галина Николаевна его и научила, так это тому, что под чужую дудку плясать – ни в жизнь. Своим примером, разумеется, научила. А сейчас… Ну… ей пришлось. Она правда не смогла его защитить. Это было не в её власти, правда...

Тихонов даже видел ту запись с камер, где она разговаривала с кандидатом на его место. Валентин… Или Владимир. И такое отчество… витиеватое… Витольдович. Точно.

- Товарищ полковник, – он вдруг впервые обратился к ней именно так. – А что скажете в ФЭС?.. Обо мне?..

- Ты имеешь в виду, как я оправдаю твоё исчезновение?

Рогозина хмыкнула, неловко дёрнув плечом. Видимо, говорить об этом было неприятно. Она не ответила – он и не стал настаивать.

Вопросы кончились, казалось бы. Но был ещё один. Маленькое утешение для него и щелчок по самолюбию для неё.

- Галина Николаевна. ФЭС… Вы вернулись сами, или вас заставили?

- А как ты думаешь? Конечно же, вернулась сама.

«Ну зачем же вы на прощанье портите свой образ ложью. Галина Николаевна… Как бы мне хотелось запомнить вас другой – до всего этого. Как бы мне хотелось не знать вас вовсе».

Время менялось, изменился дом. В прошлом году здесь было стыло и тревожно. Здесь пахло сыростью и неизвестным. Но Иван был уверен: она рядом. И что бы ни произошло – Галина Николаевна всегда держит ситуацию под контролем. Рядом.

Пусть она странная. Пусть иногда… упивается. Пусть он ей никто. Пусть она использует незаконные методы. Пусть у неё есть своя мораль, какая-то извращённая временами. Пусть.

И всё-таки… всё-таки… Всё-таки.

Наверное, поэтому дом изменился.