Из Египта. Мемуары

Мои мысли были ее мыслями, точно так же, как ее мысли были моими. Когда, испугавшись ночи, я будил ее, касаясь руки, мама знала, что я скажу, еще даже не прочитав в темноте по моим губам. А я догадывался – по тому, как она смеялась над шуткой гостя, – что мама ничего не поняла и смеется из вежливости, при том что все прочие готовы были поклясться: она прекрасно все понимает. Порой по вечерам, когда в доме неожиданно гас свет, именно мама, а не повар Абду, первой бежала к щитку. Я слышал, как она возится с проводкой, вставляет на место пробки, отвечает на мои невысказанные вопросы командой оставаться на месте, иначе она налетит на меня, спускаясь по лестнице, я же надеялся, – пока мечтал, чтобы этот мрак продлился вечно, словно долгая бессонная ночь, – узнать, что мама меня обманывала, и все остальные тоже меня обманывали: она никогда не была до такой степени глухой и просто-напросто притворялась.

И лишь тогда я понимал по-настоящему, что значит быть глухим: она никогда не услышит ни музыки, ни смеха, ни моего голоса. Лишь тогда я осознавал, что такое одиночество, и бежал ее искать в большом доме, который ночами казался тихим, пустынным и сумрачным, поскольку ночи в нашей части Александрии всегда были темными и туманными, да и отец каждый вечер возвращался очень поздно. Мы зажигали все лампы, и вовсе не для того, чтобы отпугнуть воображаемых воров, но чтобы, посмотрев в окно, увидеть в отражении наши лица.

Каждый вечер из этого мрака долетал леденящий душу вопль торговца йогуртом, ухавшего протяжно «яууууууурт, яууууууурт» до самого конца квартала: там разносчик направлялся вверх, к приземистым казармам, откуда порой доносился учебный стрекот зениток. И с каким облегчением я слышал в ночи мамин голос, кричавший в кухне на Абду, который собирался домой, но вынужден был задержаться еще на час, поскольку забыл вычистить духовку.

* * *

Стремительно приближался прабабкин столетний юбилей, и Принцесса вдруг решила, что я слишком много времени провожу с глухой и нашей арабской прислугой. Дорога от Смухи, где мы жили, до Ибрахимии занимала всего четверть часа, но бабушка упрямо считала наш район болотом, которое на его месте когда-то было, а новенькие дома и раскинувшиеся вокруг них благоуханные плантации казались ей чересчур nouveau[37], – словом, на ее взгляд, не самый респектабельный адрес.

Как-то утром бабушка сообщила маме, что хочет взять меня под свое крыло: якобы под влиянием исковерканной маминой речи я слишком многие слова произношу неправильно. Заметив, как мама поежилась от этого обвинения, Принцесса усилила напор и попросила ее также поставить своих глухих знакомцев в известность, что им следует бывать у нас пореже, в особенности Азизе, бедной молодой женщине, которая служила у нас горничной, помощницей повара, уборщицей и швеей и, по мнению бабушки, вдвойне заслуживала порицания – как глухая и «неотесанная арабка».

Бабушка предложила, чтобы я через день навещал ее по утрам, а потом обедал с нею дома у прабабки. Маму это настолько ошеломило, что она промолчала, но я заметил, как бегают ее глаза: знак раздражения и подавленной злости.

– А мне что прикажете делать, пока он у вас: штопать носки с глухими подружками?

– Ну что ты. Я и не думала, Джиджи, что тебя это так расстроит. – Принцесса тут же пошла на попятный, изображая невинное изумление, чтобы собеседник почувствовал себя невежей, несправедливо ее заподозрившим. – Я лишь хочу, чтобы мальчик лучше узнал моих родных, послушал учтивые разговоры. Он должен научиться правильно говорить.

– Я каждый день вожу его к своим родителям именно с этой целью, – возразила моя мать.

– И прекрасно! Но это немного не то. – Принцесса подняла указательный палец. Родителей моей матери на грядущий юбилей она не пригласила из-за разницы в положении, которое обе семьи занимали в обществе (не говоря уже о сирийском вопросе). – Я хочу, чтобы он вырос культурным человеком, – заявила Принцесса. – Как мои братья, которые, как тебе известно, tr s comme il faut[38].

Мать капитулировала не раздумывая.

Отец, который в тот вечер, как обычно, припозднился, первым делом продемонстрировал крайнее неудовольствие, обнаружив, что Азиза еще не ушла.

– Я не хочу, чтобы она тут все время торчала. Достаточно и того, что твои глухие подружки сидят у нас день-деньской, зачем нам еще глухие служанки?

Мать мигом смекнула, что к чему.

– А потом ты предложишь, чтобы он раз в два дня гостил у твоей матери? – Она указала на меня.

– Почему бы и нет? – отец тут же перешел в наступление (раз уж она все равно его раскусила). – Я не хочу, чтобы он вырос, считая себя глухим или арабом.

Мать проглотила это молча.

– Между прочим, бедняжка Азиза сегодня задержалась, чтобы догладить твои рубашки. – Она распахнула шкаф и продемонстрировала отцу две стопки аккуратно сложенных сорочек.

– Плевать я хотел на рубашки! – крикнул он.

Он схватил рубашку, осмотрел, словно пытаясь отыскать складку, ничего не обнаружил, поднес рубашку к носу – и нашел, что искал.