Из Египта. Мемуары

– C’est moi que je suis le Monsieur Costa – «я тот, который есть мосье Коста», – ответил он изысканной (как ему казалось) французской фразой.

Бабушка моя, которая в эту минуту как раз проходила мимо двери, увидела Косту, окликнула и расцеловала, точно сына, вернувшегося из долгого путешествия.

– Вы даже не представляете, как я рада вас видеть, – добавила она по-гречески. – Сядьте здесь; я уверена, мой брат захочет с вами побеседовать. А мне пора идти. Как видите, весь дом вверх дном.

И действительно, по квартире словно пронесся ураган. Мебель наспех рассовали по разным комнатам, диваны в прихожей и главной гостиной сдвинули с места, ковры скатали и сложили стопкой у стены. Все мои двоюродные бабушки занимались уборкой, горничные на коленях драили паркет и натирали чем-то вонючим, дышать было невозможно. Крик стоял на весь дом. Пора было готовить угощения для столетнего юбилея, причем бабушка Эльза предполагала, что готовка растянется на много-много дней. В гостиную заглянула бабушка Марта и, всхлипывая, крикнула во все горло, что портниха пришила не те пуговицы на платье ее матери.

Мне велели устроиться в уголке, сидеть тихо и не шевелиться. Я таращился в окно, пытаясь разглядеть пляж Спортинга.

– Пошли, – сказал дедушка Вили, посовещавшись с мосье Коста.

Я встал и протянул ему руку.

– Это еще что такое? Мужчины не ходят за ручку, – с привычной резкостью произнес он и добавил властно: – Где твой купальный костюм?

Я втянул голову в плечи. Я понятия не имел, где мой купальный костюм: у меня его отродясь не водилось. По пляжу я разгуливал в шортах, а когда пора было купаться, бабушка стаскивала их с меня.

– Только не говори мне, что он бегает по пляжу голый, как арабчонок.

– Уж так у них в семье принято. Ты же не думаешь, что я стану учить их жить?

– Арабы! Надо что-то с этим делать.

Бабушка Эльза, слышавшая этот разговор, подошла ко мне, достала из кармана портновский сантиметр, сняла с меня мерку, ушла к себе, села за машинку и через пять минут вернулась со старомодным купальным костюмом. Даже бахрому на него нашила.

– Я всегда говорила: не нравится мне эта привычка купаться голыми. Вот тебе подарок, – сказала она, чрезвычайно довольная собой. Все знали, что подарки Эльзы раньше служили ей в ином качестве. Вот и на этот костюм пошла старая простыня, выбросить которую бабушке не хватило духу.

– Не надо, не мерь, – добавила Эльза. – Если окажется велико, заколешь этой булавкой.

– Вперед, giovinezza[54], – оживленно и энергично, точно в рекламе витаминов, проговорил Вили.

На пляже он мигом переоделся и настоял, чтобы мы сперва размялись. Под восторженным взглядом бабушки начал с прыжков на месте. Я каждое утро наблюдал, как отец занимается с мосье Полити, но сам никогда не делал зарядку. Вили обозвал меня рохлей. Я-де сутулюсь, осанка у меня неправильная, неуклюжая, смотреть противно. Что это за мужчина – грудь впалая, пузо тыковкой? Живот втянуть, грудь колесом: вот как надо, показал Вили. «Ни зарядки, ни гигиены».

– Ну хватит, а то у ребенка из-за тебя комплекс появится, – упрекнула Вили бабушка, которую этот разговор начинал раздражать.

– Какой еще комплекс? С такой осанкой разве можно плавать? Разве можно плавать с такой осанкой?

После разминки дедушка Вили сказал: а теперь наперегонки вдоль пляжа. Мы побежали по берегу, я упал на острую ракушку и расцарапал колено.

– Ничего страшного, – воскликнул Вили, осмотрев ранку.

Сидевший неподалеку англичанин вызвался принести из своей кабинки флакончик спирта. Вили отказался, и англичанин, к своему ужасу, увидел, как тот, поплевав на два пальца, обильно смазал мою царапину слюной.

– Какой еще спирт! Все звери зализывают раны, а их на свете больше, чем нас, – пояснил он потрясенному англичанину.

Словом, утро выдалось адское: крики, ругань. После обеда я не вынес и разревелся, сказал отцу по телефону, что больше двоюродных дедушек и бабушек видеть не хочу. Папа слишком хорошо помнил язвительные тирады Вили, особенно перед свадьбой, когда за ужином не раз вспыхивали скандалы из-за маминой глухоты и Вили горячился больше всех.

– Да пошли ты его! – посоветовал отец.

После моего звонка Вили съехидничал – ну что, плакса, обо всем доложил папеньке, – я же в ответ назвал его un grand idiot[55]. Слова мои нечаянно услышали его мать, Эльза и моя бабушка.

– А чего вы ждали от сына тарши, – отрезал Вили.

– Бедняжка Эстер.

Все были на грани срыва. Вили грозился задать мне взбучку. Бабушка умоляла его успокоиться. Он ответил, мол, хорошо, но только ради тебя.

Чтобы предупредить дальнейшие конфликты, бабушка решила сходить со мной в Ибрахимию, забрать из дома кое-какие вещи – свои вышивки, кремы, специи, – да вдобавок немножечко привести в порядок сад, с которым ей не хотелось расставаться.