Из Египта. Мемуары

Чтобы задобрить свою мать, отец наутро сам отвез меня к родителям. А чтобы ублажить мою, решил, что на пляж мы не поедем. Вместо этого, предложил он, мы втроем с дедом отправимся на распродажу в закрывающийся обувной магазинчик. Погожим летним днем мы проехали по Корниш, оставили автомобиль у отеля «Сесил» и прошлись по бульвару Саада Заглула. Остановились полюбоваться видом, послушали, как волны лижут огромные неказистые валуны вдоль городского побережья. Мы стояли втроем, опершись на парапет, и молча глазели на залив, на дамбу, на крепость Кайт-Бей, где у развалин рухнувшего маяка всегда кипела темная вода. Разговор на время прервался.

– Знаешь, – сказал наконец дед моему отцу, – не нужны мне новые ботинки.

Отец ответил не сразу.

– Сейчас хорошие английские ботинки днем с огнем не сыщешь. Или ты хочешь всю жизнь проходить в поношенных мокасинах?

Оба не отрываясь смотрели на блестевшее утреннее море.

– Не знаю. – И добавил, словно не с сыном разговаривал, а всего лишь рассуждал вслух: – Столько неба и воды – что делать с этой синевой, открывшейся глазу? – А потом, словно опомнясь, спросил: – Тебе-то самому разве обуви не хватает?

– Хватает, но когда они сносятся, неужто я стану расхаживать в «Сделано в Египте»?

Мы шли по Корниш к бульвару.

– Иди быстрее, – сказал мой отец своему.

– Я и так иду быстро.

– Нет, ты плетешься. А нужно ходить энергично, быстро. Вот так. – Отец вдруг прибавил шагу, сильно обогнал нас и, заметив это, так же проворно вернулся. – Видел? Полезно для здоровья, – пояснил отец и прибавил что-то о мосье Полити, тренере по гимнастике, который приходит к нему каждое утро в шесть.

– Вот так? – передразнил его отец.

– Почти. Не забывай работать руками и дыши глубоко.

– Так?

– Да.

– И насколько дольше я тогда протяну? Твою мать хоть переживу? Спасибо, что показал, но я буду ходить, как ходил всегда.

Отец передумал идти в магазин.

– В конце концов, зачем нам готовые туфли, – проговорил он, подразумевая, что может себе позволить шить обувь на заказ, и предложил выпить кофе в заведении окнами на залив. – У меня был отличный год. Дела идут как нельзя лучше. Я даже строю склад под излишек товара. Так что уж на чашку кофе в «Ла Кот» у меня деньги найдутся.

– Не понимаю, – произнес дед, словно разговаривал сам с собой. – Только что был бедным сыном владельца бильярдной, и нате вам – транжирит деньги на лучшие машины, лучшую одежду, лучшее то, лучшее сё. Так долго продолжаться не может. Дела твои идут хорошо потому лишь, что все прочие крупные коммерсанты продали свои текстильные фабрики и вернулись в Англию. Добром это не кончится. Тебе нужно больше копить, – резюмировал дед.

– У вас с Джиджи одно на уме: копи, копи, копи.

Тем временем мы подошли к «Ла Кот», отец открыл тяжелую стеклянную дверь и пропустил нас внутрь. Посетителей в кафе было много, но они почти не нарушали тишину.

Официант узнал отца и проводил нас к его любимому столику у окна.

– Нельзя так швыряться деньгами. И я не первый, кто тебе это говорит, – дедушка уставился в окно. – Город слухами полнится. И не только об этом, но и кое о чем другом, если ты понимаешь, на что я намекаю.

– Тонкий намек на толстые обстоятельства.

Отец взял сигарету, помедлил, словно вспоминая, не курил ли только что, и, не сводя с нее глаз, похоже, передумал.

– Ты и сам был не лучше, – добавил он.

– Легко тебе говорить. Но я-то женат на ведьме.

Официант в тюрбане и традиционном египетском наряде налил мужчинам кофе, его коллега-грек принес мне большую крем-соду с мороженым.

Старик вздохнул, перевел взгляд на соседний столик, за которым две женщины пили чай.

– Думаешь, я тебя не понимаю? Мы, мужчины, все одинаковы, я это знал с тех самых пор, как сам стал мужчиной, а было это более полувека назад.

– Но… – начал было его сын.

– Ты только обещай мне вот что, – перебил мой дед. – Пока я жив, не обижай ее, и чтобы больше никаких женщин.

Сын поклялся.

– А когда тебя не станет? – спросил он, чтобы разрядить обстановку.

– Не станет и не станет. Тогда делай что хочешь, это уже никого не касается.

Официант принес два больших стакана воды и кусочек рахат-лукума.

– Ты же знаешь, тебе вредно есть сладкое, – заметил мой отец. – Мой врач…

– «Мой врач, мой тренер, я хожу вот так, я дышу вот так» – хватит уже! – перебил его отец. – Кофе, сигареты и сласти. Мне и семидесяти нет, а у меня уже не осталось других удовольствий. – Он прихлебывал кофе, держа чашечку и блюдце в одной руке. – На, – спохватился дед: он уже дал мне кусочек лукума и сейчас отрезал другой.

Сидевший напротив отец поставил чашку на стол и молча смотрел на нас, словно боялся рассеять чары.

Дед отрезал мне еще кусочек и, чтобы не встречаться взглядом с сыном, следил, как я отправляю в рот лукум.

– На что ты смотришь? – не выдержал он наконец.

– На тебя.

– Он смотрит на меня, – задумчиво произнес старик, словно было что-то невозможно-трогательное в том, чтобы смотреть на собственного отца (и я вдруг понял, что так оно и есть).

Несколько минут спустя я заметил, что в дверях «Ла Кот» стоят мама, Флора и обе мои бабки.