Из глубины глубин

Слова замерли на губах у Келлера, его глаза начали вылезать из орбит, челюсть отвисла. В шесть или семи футах над фальшбортом, обрамленное туманом, без всякой опоры, словно полная луна в небесах, висел Лик. Он не был человеческим, но не был он и мордой зверя, ибо не принадлежал этой земле, какой знал ее человек. Рот был раскрыт, свисал нелепо маленький язык, белая кожа по углам растянутых губ шла глубокими морщинами, на нижней челюсти росли щупики, как у марены, в пасти не было никаких признаков зубов. Но ужаснее всего были незрячие глаза — белые, вращавшиеся в белых как вываренная кость глазницах, слепые. И этот Лик, испещренный складками, как львиная голова на ассирийских рельефах, был живым и корчился от ярости и страха. Длинный белый щупик прикоснулся к фальшборту. Затем Лик исчез с быстротой червяги, прячущейся в свою подземную нору. Следующее, что я помню — это мой собственный голос.

— Странно все же: плавательный пузырь должно было выдавить у него из пасти, — со всей серьезностью говорил я, обращаясь к мачте.

Келлер подошел ко мне, белый как полотно. Он опустил руку в карман, достал сигару, откусил кончик, уронил ее, засунул в рот трясущийся большой палец и пробормотал:

— Гигантский крыжовник и дождь из лягушек! Огоньку, дайте мне огоньку! Прошу, дайте мне огоньку…

По его пальцу потекла капелька крови.

Я разделял его чувства, но проявление их было, мягко говоря, несуразным.

— Перестаньте, вы откусите себе палец! — сказал я.

Келлер хрипло рассмеялся и подобрал с палубы свою сигару.

Казалось, один только Зёйланд, нагнувшийся над фальшбортом, сохранял хладнокровие. Позже он признался, что его сильно тошнило.

— Мы все это видели, — повернулся он к нам. — Видели.

— Но что? — произнес Келлер, жуя нераскуренную сигару.

В эту минуту поднялся ветер, туман полетел клочьями, и мы увидели безжизненное, вздымавшееся со всех сторон море, серое от тины. После вода в одном месте вздыбилась и стала подобна библейской кипящей мази[36], и из кипящего водоворота вынырнуло Существо, серое и красное Существо с длинной шеей — Существо, ревущее и извивающееся от боли. Фритьоф шумно вдохнул, забыв выдохнуть, пока название корабля, вышитое красным на его фуфайке, не вздулось, расползлось, как плохо набранная строка.

— Боже мой! Оно слепое. Hur illa![37] Это создание слепо.

И мы все вздохнули от жалости, ибо теперь мы хорошо видели, что существо на воде было слепым и невыносимо страдало от боли. Кровь струилась из его жестоко изрезанных, израненных боков. Серая слизь морских глубин ручейками стекала вниз из громадных складок на его спине. Белая голова откидывалась и колотила по ранам, тело в муках поднималось из серых и красных волн. Мы увидели дрожащие плечи, покрытые водорослями и поросшие ракушками, но такие же белые там, где показывалась кожа, как и безволосая, лишенная зубов и гривы, слепая голова. После вдалеке показалась темная точка, раздался пронзительный вой, и словно стрела пролетела в один миг по воде, и рядом вынырнула вторая голова на длинной шее, подняв справа и слева рокочущие стены воды. Два Существа встретились: одно было невредимо, второе в агонии — самец и самка, сказали мы себе, это она поспешила к другу. Мыча, она проплыла вокруг него и положила голову на изгиб его исполинской черепашьей спины, и он на мгновение исчез под водой, но снова вынырнул, стеная и истекая кровью. Голова и шея полностью показались из воды и напряглись, и Келлер проговорил, точно при виде несчастного случая на городской улице:

— Дайте ему воздуха. Ради Бога, ему нечем дышать.

После начались судороги, белое тело скручивалось, извивалось и дергалось взад и вперед. Наш пароходик закачался, волны окатывали нас серой слизью. Ярко светило солнце, ветра не было, и мы все смотрели, и вся команда, и кочегары тоже поднялись снизу и смотрели, смотрели с изумлением, скорбью и жалостью. Существо было таким беспомощным, таким одиноким, у него была лишь подруга. Взор человеческий не должен был видеть его; чудовищно и непотребно было выставлять его на всеобщее обозрение здесь, на перекрестке торговых путей, в этих оживленных широтах нашего атласа. Его выбросило из глубин, изувеченного и умирающего, из его убежища на морском дне, где он мог бы мирно дожить до Страшного Суда, и мы видели, как биение жизни покидало его, словно яростные прибрежные воды, что грохочут у скал под бичами ветров. Его подруга лежала на воде чуть поодаль и непрерывно стонала; мы кашляли от налетавшего на корабль мускусного запаха.