Из грязи и золота (СИ)

— И что дальше? Поль что-то взрывал? Мне стоит проанализировать новости и поискать другие теракты со взрывчаткой?

— Другие… нет, Поль не взрывал центр. Слушай, ну это же глупо, Поль хотел работать с Клавдием, а если бы Тамара умерла, Клавдий не стал бы…

— Клавдий что-то ему рассказал, — задумчиво пробормотала Арто. — Что-то про себя. Полю могло не понравиться… ты знаешь, что он ему рассказал?

— Карты показывал, — честно сказал Айзек. — Я не знаю, какие.

Он понял, что задыхается. Не спрашивая, снял очки и отключился от конвента.

Синева неба расползалась занимающимся рассветом. Арто, скрестив ноги, сидела на дне абры, у самого носа. Она выглядела усталой и больной.

Гершелл все-таки мудак. Никогда Айзек не видел, чтобы Дафна болела. Придумал бы Арто заведомо счастливой, он же вроде как исправиться хотел.

Всем бы легче было.

— Хорошо, Полю носили взрывчатку и мину. Что он с ними делал?

— Красил в контрастные цвета и складывал подальше от лагеря. А потом…

Айзек замолчал. Он не очень гордился тем, что было потом.

— А потом?

— А потом сказал все закопать. Но неглубоко. Показал на карте, где.

— Зачем?

— Мы иногда держим здесь… людей. И иногда… здесь ведь как — никто не заставляет тебя сидеть в городе, жрать по составленному Дафной меню, ходить к психологу и проверять зубы, суставы и гормоны раз в три месяца. Кто не хочет — может идти в пустыню и картошку там сажать.

— И Поль решил, что тоже хочет границы, за которые нельзя выходить? Кто знал, что вокруг лагеря закопана взрывчатка?

— Да почти все знали, — пожал плечами Айзек. — Но мы это под камерами не обсуждаем, на всякий случай.

— Поэтому я не знала… а кто сказал об этом Клавдию и Гершеллу? Никто? — голос Арто снова стал мертвенно-электронным. — Ну и суки вы, ребятишки из «Сада-без-ограды».

Айзек хотел сказать, что Поль все равно убьет Тамару, потому что она много знает, и совершенно ему не нужна. Стоит только Клавдию умереть — а это случится совсем скоро, потому что Поль уже все устроил.

Но вместо этого он кивнул и очаровательно улыбнулся.

…

Орра вернулась домой за полночь. Перед тем, как войти, она несколько минут стояла в темноте, привалившись к косяку и позволяла слезам катиться по лицу.

На улице плакать нельзя — там слишком много людей. Повсюду люди, на тротуарах, балконах, крышах, в ночных прогулочных аэробусах. Люди радовались, что жара спала, такая жара, от которой не спасали даже климатические регуляторы. По дорогам носились лаборы-доставщики — белые платформы с контейнерами, покрытыми картинками и логотипами. Люди заказывали много алкоголя, выпечки и сублимированного мяса.

Орра пробиралась, держась за стены и пряча лицо в белом платке, который надела еще в пустыне. Хотелось сорвать его, хотелось хватать людей за руки и кричать, что они не должны смеяться и пить молодое белое вино из бумажных стаканчиков, они должны помочь ей, должны отправить репорты, должны вызвать на реку карабинеров и саперов, сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь! Сделать!

Но она, конечно, не сняла платок и не позвала на помощь. Она знала, на что идет, заключая с Полем Волански сделку много лет назад.

Но боль от этого не уменьшалась, а страх не отступал. Этот мужчина, Клавдий, умирающий в душной палате, где от пыли и жары его защищал только прозрачный пластиковый занавес вокруг койки и дешевый кондиционер — Орра не знала, чем он это заслужил, но была уверена, что Поль Волански не имел права так с ним поступать. Он не дал спасти его лицо, не дал отвезти его в больницу, запретил заправлять в капельницы что-то кроме эйфоринов и базовых антибиотиков. Поль сказал прямо — ему будет спокойнее, если этот человек умрет.

Она должна каждый день отчитываться, и отчеты должны быть правдивы. Когда она начинала лечить Клавдия, была уверена, что он продержится не больше трех дней. Но приехал Карл Хоффель, привез медикаменты, зеркала и даже лабора-ассистента со взломанным обеспечением. Сам заправил все в капельницы. И она сказала Полю, что Клавдий, возможно, выживет. Полю это не понравилось.

Рядом с Клавдием постоянно ошивалась эта помощница Поля, жуткая женщина с ужасающим глазным протезом, встроенным в повязку. Орра не знала, что помощники бывают такими страшными, и представить не могла, что у них бывают такие злые лица. Зачем такое создавать? Зачем делать такие повязки, неужели нельзя было сочинить ее с двумя глазами или хотя бы соответствующим эстетическим стандартам протезом?

Будто Орре и так было недостаточно страшно. Когда она заключала сделку с Полем, давно, очень давно, у нее не было троих детей. Тогда она ничего не боялась.

Она, не удержавшись, всхлипнула, и тут же закрыла рот ладонью. Нельзя, чтобы соседи услышали. Дафна ее слышит, но не всегда правильно трактует реакции — Поль об этом позаботился. Поль долго щелкал в ее браслете рыбьей костью, а она никак не могла забрать безвольно повисшую руку.

У Поля Волански печальные глаза.