Из грязи и золота (СИ)

— Он горячий, — поморщилась она. — И на вкус как будто землю заварили.

Вдруг — совсем некстати — вспомнилась Бесси. Ей бы чай понравился, пусть он и правда напоминал землю.

— Пить горячее на жаре полезно.

Она молча взяла чашку и села напротив, прямо на пыльный пол. Вот и хорошо, теперь нужно заставить ее рисовать на пыли картинки-ассоциации и дальше игнорировать ее существование. По крайней мере, в «Саду» Рихард так и делал.

— Я Тамара Франг. Я сюда за папой приехала.

Он надеялся, что ошибся, и это недоразумение вовсе не дочь Клавдия Франга. Но давно стоило смириться с тем, что надежды редко оправдывались.

— Меня зовут Рихард Гершелл.

— Это вы убили Марш?

— Ее убило общественное одобрение, — равнодушно ответил Рихард.

А потом ощутил укол неожиданного раздражения — он прошел программу лучшего университета Младшего сегмента, блок с ачивками за профессиональные достижения в его профиле пришлось бы листать вручную минут пятнадцать, люди вроде Леопольда Вассера получали зарплаты и надбавки не потому что были такими чудесными профессионалами и идейными цветочками, а потому что он, Рихард Гершелл, всю жизнь рассказывал нужным людям, какие они чудесные профессионалы и идейные цветочки. И все для того чтобы всякие ссыкухи из благополучных городов называли его человеком, который кого-то там убил.

— Ага, а воскресили вы ее потому что вам совсем не плевать, кого там общественное одобрение убило, — угрюмо ответила Тамара.

Интересно, когда за девочкой придет ее папаша? Рихард столько времени потратил, подсовывая Клавдию виртуальных призраков, вымогающих деньги, новостные сюжеты и социальную рекламу про эмоциональную депривацию детей в приютах. Все расчеты Рихарда основывались на том, что Клавдий нервный и любит дочь. И хорошо бы нервному поторопиться.

— Что сделать, чтобы общество меня не одобряло, пока вы рядом?

— Сидеть молча.

И она действительно замолчала. Сидела, обрывая бусины с платка. Бросала на пол — короткий стук, шорох катящегося пластикового шарика, несколько секунд тишины.

В конце концов Рихарду надоело это слушать. У Волански явно были занятия поинтереснее, чем давать ему какие-то пароли — впрочем, он уже решил, что ничего брать не станет — Марш снова забыла, что она теперь виртуальный помощник, и самозабвенно выясняла отношения с Полем, нервный Клавдий задерживался, а продажа билетов все еще не открылась. И Рихард надел очки и сбежал в сеть, к уютным и простым новостям о теракте.

На стенде горели зеленые обновления — алгоритмы уже подобрали выступления по его последним запросам.

Палата Берхарда Колдера опустела. Изображение было статично, а над кроватью горело предупреждение, что эта страница будет удалена через несколько часов как утратившая актуальность.

У кровати стояла вычурная серебряная ваза с огромным букетом белых хризантем. Рихард поморщился и провел рукой над вазой, перелистывая изображение. Вместо хризантем — венок из бордовых роз.

Нужно было уходить. Смотреть, что делает и говорит Колдер после выписки, что рассказывает о взрыве. Но почему-то Рихард стоял и перелистывал изображения букетов и виртуального барахла, которое оставляли посетители. Ему не нравилось такое наслоение — в конвентах перед удалением можно было оставить один визуализированный посторонний предмет, и каждый следующий букет, каждая следующая открытка или сертификат прикреплялись к прошлому. Словно мертвеца хоронили в чужой могиле. Могила всегда будет носить имя того мертвеца, что лежит сверху.

Наконец Рихард остановился. У пустой кровати, ощерившейся в белый потолок стерильно-серебристым ортопедическим матрасом, стояла пачка чая. Черная упаковка с золотым вензелем — такие продавали в лавочках среднего сегмента в Младшем Эддаберге. Марш перед смертью купила Леопольду целый контейнер с такими пачками.

Рихард чувствовал, куда идет эта история. Чувствовал безошибочно, безжалостно — нельзя доверять Полю Волански, Марш все больше теряет связь с прошлой собой, и скоро будет так же далека от себя-живой, как та, живая, была далека от собственного аватара в башне-конвенте. Чувствовал, что совершил ошибку, обрек и себя, и Марш повторять свои пути — взрывы, мертвецы, обманутые люди, преданные люди. Чай этот проклятый.

Но это почему-то не пугало, не раздражало, и вообще Рихард мог бы сказать, что ему все равно. Мог бы, если бы не чувствовал — и сейчас, глядя на пачку чая в пустой палате он себе в этом признался — что это именно то, чего он хотел.

Пусть так. И пусть это кончится как угодно — ему хотелось прожить эту историю без вечного страха перед Аби, будущим и общественным одобрением, которого ему может не достаться.

Рихард усмехнулся и отдал команду сменить конвент.

Запись последнего интервью Колдера зеленела медленно растущими рейтингами — не ошеломляюще огромными, но, пожалуй, пугающе высокими. Рихард знал, как работают такие инфоповоды — когда-то ему делали рейтинги пьяные драки, а здесь целый теракт, да еще и есть погибшие дети. Он даже по выставленному свету видел, как старательно сервировали эту новость, и как жадно ее жрали зрители.