Из "Яффских рассказов" (8 рассказов)

 Парни довольны, говорят друг другу: ну и карусель, с ума сойти!

 Да, а где же Линквист, спрашивают.

 Она смеется, достает свой мед, а там – только полбанки. Возвращайтесь, говорит, в Ливан, найдите этого сукиного сына, он вам покажет, где мед.

 Так его только на следующий день нашли, в каком-то овраге. Привязан к дереву. Совершенно голый. И весь его большой привет – в комарах, мухах и пчелах. Не спрашивайте, что эти звери с ним сделали.

 Это что, спрашивают его. Намазала медом, отвечает швед, рыдая от боли. Он упал им на руки, сознание потерял.

 Вот с тех пор ее и прозвали Иди Амин. Каждый швед, что приезжает в Израиль, знает эту историю. А тем, кто еще не знает, говорят: ты с ней осторожней, чтоб она на тебя не рассердилась. У нее ведь еще полбанки меда осталось.

День рожденья Мошона

(Перевел Марьян Беленький)

 Кабачок Абу-Хасана пустовал, лишь присутствие наших ребят за крайним столиком спасало честь заведения. Солнце намеревалось сваливать на Бат-Ям, но пока что держалось в зените и фугачило в полную силу.

 – Слышь, открой заднюю дверь, может немного восточного ветра войдет, – сказал Сами владельцу.

 – Да где там, – говорит Абу-Хасан, – весь воздух стоит, восточный ветер сачкует.

 Но все-таки открыл дверь и припер ее ящиком с пивом. С нашего столика стал виден дворик. Одна старуха, будто на старой поблекшей картине, сидела там с расставленными ногами и проворно толкла в ступе желтую фасоль. Со двора доносился острый запах мочи.

 – Пойду вылью пиво, – смеется Сасон. Он встает из-за стола, перегруженного останками бурной трапезы и пустыми бутылками, и направляется во двор. Тут Абу-Хасан его останавливает:

 – Слушай, а кто будет за все это платить?

 – Да ладно тебе, старик, все будет тип-топ! – хлопает Сасон по плечу владельца заведения.

 – За еду я уже молчу, – шепчет ему Абу-Хасан, чтобы Сальмон не услышал, – но тут у вас было пятнадцать раз пива "Амстель", три арака и один виски "Блек энд уайт". Это же всё деньги.

 – Ай, брось, старик, что такое в наше время деньги? – смерил Сасон шалманщика порицательным взглядом и удалился во двор. Старуха подвинула ноги, чтоб дать ему пройти в вонючий туалет. Вот он возвращается оттуда, застегивая на ходу штаны, а Абу-Хасан снова за свое: за еду я, мол, не говорю, но выпивка... – Да ладно тебе, – посмеивается Сасон, – все будет о-кей, сегодня ведь день рожденья Мошона.

 – Нет, ты скажи Сальмону, – Абу-Хасан вытирает лоб серой салфеткой со стола, – еда ладно, но вот выпивка...

 Лысый мужик в майке с рекламой кока-колы – Сальмон – как ни в чем не бывало продолжает трудиться за столом над длиннющей рыбиной – локусом. Его толстые жирные пальцы разбирают колючие плавники рыбы.

 – Из всего этого можно соорудить бедуинскую скрипку, – посмеивается он про себя.

 А рядом с ним сидит Мошон – худой парень с бакенбардами и аккуратно подстриженными усиками.

 Ну, что вам сказать про Мошона? Целый месяц полиция держала его в тюрьме, а он все это время твердил: ничего, мол, не знаю, ничего не слышал, ничего не видел, что вы ко мне пристали? Ну, так в конце концов ихний прокурор сказал: ничего не попишешь, надо выпускать. Тут наш Мошон улыбается широкой улыбкой невесты и говорит ребятам в камере: большой привет, даст Бог, свидимся скоро снаружи. Ну, они его просят: кто говорит – к моей жене сходи, кто – к моему брату. Ладно, говорит Мошон, схожу, только не сегодня. Человек, мол, только из тюрьмы, так он прямо домой идет, окна, двери закрывает и до завтра ничто его не колышет... Все, конечно, улыбаются, входят в положение. Ладно, говорят, чтоб тебе было на здоровье.

 Мошон берет у надзирателя свои вещи и направляется прямехонько домой. Господи! Это сладкое слово свобода! Все кругом поет и танцует, солнце жарит вовсю. Жара жуткая. Мошон берет такси. Что такое в такой день сотня лир? Приезжает домой. Что за епт...?

 Окна закрыты ставнями, двери заперты. Где Марго? Нету. Соседи ничего не знают. Погоди, вспоминают, вроде как неделю тому она ушла – и с концами. Удивление Мошона переходит в гнев, который, в свою очередь, уступает место растерянности. Вот же сучка! Нашла время исчезнуть.

 Куда идет в таких случаях человек в Яффо? К Сальмону.

 "Ради чего я, – думает Мошон, – сидел, ради кого мучился, если не ради Сальмона?"

 Сальмон – крутой авторитет. С Сальмоном все как-нибудь уладится. Сказано – сделано. Едут они в машине Сальмона к дяде Марго на Джесси Коэн. Опупелый старик пожимает плечами: ничего, мол, не знаю. Сальмон, знающий, как разговаривать с перебздевшими стариками, отводит его в сторону. Тут старик в срочном порядке начинает вспоминать, будто Марго сказала, что у нее уже облом от мошоновских криминальных штучек, что ей надоели его побои. Вроде как она сказала, мол, если еще раз приедет полиция с обыском и заберет Мошона, так с нее хватит, и она уезжает к тете в Салоники.

 – Возьми сигарету, приятель, – базарит Сальмон Мошону, – птичка в Грецию улетела от твоих нежностей. Затянись поглубже и успокойся.

 – Да какие там нежности? – говорит Мошон. – И потом, кто же свою жену не поколачивает?