Из яйца

Зоя какой-то время смотрит на это, затем оглядывается, видит не полочке у зеркала лезвие бритвы, срезает веревку, на которой болтается кукла, так что кусок веревки свешивается, достанет ей до головы, когда она встанет под душ. Куклу она аккуратно ставит на пол. Заходит душ и закрывает за собой занавес… Шум воды.

Шторка снова распахивается, не прошло и десяти секунд. Вода течет по Зое, болтается мокрый обрывок веревки.

Зоя выходит из-под душа, оглядывается, открывает дверь и исчезает в коридоре. Оттуда она возвращается с сумкой, на ходу открывая ее. Достает пудреницу, малюсенькой ложечкой отмеривает дозу и вдыхает белый порошок.

После этого снова становится под душ.

Вечер. Виктор курит у окна, — как с высоты птичьего полета город. Множество огней… Но никакого шума, словно там выключили звук.

Сзади, на низком столике, его любимый джентльменский набор: бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом, элегантно открытая коробка конфет, два фужера блестят стеклом, аккуратно сложенные салфетки, пистолет. Это он ждет Алексея… Так ждет.

Беззвучный огромный ночной город. Там жизнь, какое-то движение, кляксы огней в окнах… И в комнате — свет, она — часть города.

Но на столе, приготовленном для другого, нет цветов.

Кухню. Старуха протирает посуду и ставит ее по полку. Она делает это недовольно, даже раздраженно.

Заходит Зоя. Она по-хозяйски одета в купальный халат.

— Вы здесь?.. Алексей у себя заперся?.. не могу его найти.

— Приказал не уходить, — то ли с неудовольствием на Алексея, то ли — на Зою, отвечает Старуха, — праздник какой-то у него… в классе строит какой-то дом… его же не поймешь.

— Тогда кофе… — говорит Зоя, — раз праздник.

Она по-хозяйски начинает готовить кофе /открывает привычно дверки шкафа, достает турку, кофе, кофемолку, сахар, зажигает плиту и т. д./… Ни она, ни Старуха не обращают больше друг на друга никакого внимания.

На пороге — Мать. Ее появление незаметно… Зоя не сразу замечает ее.

— Кофе будешь? — оборачивается к ней Зоя.

— Милочка, мы же не пили еще с вами на брудершафт.

— У Алешки сегодня какой-то праздник, может, и нас пригласит… вот и воспользуемся возможностью.

— Но пока, будьте добры…

— Кофе будете? — поворачивается Зоя к Матери с очаровательнейшей из улыбок.

— С удовольствием, — отвечает Мать, но не трогается с места, стоит в проеме двери.

Алексей перед зеркалом тщательно бреется. Мы, вместе с ним, совершаем этот процесс. Видим, как под его пальцами, ведущими бритву, розовеет и освобождается от щетины кожа. Как она становится мягкой, словно другая… Он совершает ритуал, необходимый для наступающего праздника.

И это именно ритуал, поскольку происходит незначительное такое, но превращение. Некая метаморфоза, — поскольку светлеют не только щеки, но и его лицо, и глаза.

Виктор оборачивается.

— Выспался? — спрашивает Алексей, заходя.

— Знаешь, Алешка, — меня убили…

Напряжение, от ожидания Алексея и ожидания первых слов, слетают с Виктора, он делает несколько шагов навстречу Алексею, забывая об окне.

— Я рад…

— Ты рад?! — нарочито изумляется Виктор… В его тоне ерничество и внутренний сарказм.

— Я рад, что ты остался жив…

— Я бываю рад только тогда, когда доказываю кому-то, что выше, сильнее и дальше… Сейчас я не рад, сейчас я скорблю. По себе… Из-за мелочи, из-за того, что пуля вошла вот здесь… — Виктор поворачивается к Алексею спиной и силится показать то место между лопатками, куда ему попала стрела арбалета с резиновой присоской. — И вышла вот здесь, — он поворачивается к Алексею, ищет на груди след пули, и не находит. — Или застряла внутри… Неважно… Главное, меня больше нет.

— Но ты есть.

— Меня нет… Я показывал тебе волосы, которые состригли у меня в парикмахерской? Я посмотрел, когда вставал, на пол, они валялись, — все, что осталось от меня, понимаешь… По ним ходили… Ведь они только что были мной!.. Меня топтали так безжалостно… Я не кажусь тебе сумасшедшим?

— Нет…

— Тебе любые придурки покажутся нормальными, я знаю… И ценю… Только тебе могу рассказать, только тебе. Так много дерьма на свете, — все — дерьмо. Только ты, Алешка, человек. Потому что, в тебе нет ненависти. Ты, если и захочешь, не сможешь ненавидеть. Меня… Своего закадычного дружка. Погибшего только что в перестрелке.

— Что-то случилось… Я чувствую, это как прикосновение…

— Объясняю же тебе, бестолковенький. Меня нет… Меня больше нет на этом свете… Знаешь что, умирая, я хочу передать тебе? Самую большую свою тайну? Которая открылась в последний момент… Жизни… Я, умирая, говорю тебе: ничего не имеет смысла… Но самое паскудное: нет смысла во мне самом… И в тебе, — Алешка.

Пока Виктор говорит все это, Алексей начинает то ли погружаться в себя, то ли, наоборот, слишком внимательно слушать Виктора и слишком принимать его слова близко к сердцу… Его взгляд становится слишком пристальным, на лице отражается мучительная работа ума и чувства, пытающихся решить неразрешимое для него.

Какие-то рвотные движения происходят у Алексея в животе, что-то подступает к его горлу, но он увлеченный другим, не замечает этого. Он смотрит на Виктора и не видит его.