Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

О сборнике «На взятие Варшавы» упоминается и в письме к Хитрово (844. После 10 сентября). Таким образом, Пушкин не расходится с правительственной политикой в отношении к Польше, к восстанию. Ходил слух, что одно из стихотворений написано по просьбе царя. Светское общество, придворные круги восхищаются этими стихотворениями. Они дали еще один повод недругам поэта обвинить его в сервильности. Да и некоторые друзья стихотворений не одобрили. Пушкин побаивался их реакции. Вяземскому он долго не решается писать на эту тему. Тот откликается на брошюру так: «Будь у нас гласность печати, никогда бы Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича <… > И что за святотатство сблизить Бородино с Варшавою. Россия вопиет против этого беззакония»; что пристало бы «Инвалиду», «но Пушкину и Жуковскому, кажется бы, стыдно»; Пушкину можно бы теперь воспевать Орлова за его победу над бунтовщиками в Новгородских военных поселениях (507).

Для последних слов Вяземского имелись основания. Без всякого одобрения к восставшим и с сочувствием к царю Пушкин подробно пишет 3 августа 1831 г. Вяземскому о бунте в военных поселениях Новгородской губернии. Уже здесь начинает вырисовываться тема бунта, «бессмысленного и беспощадного». Говорится о приезде в губернию царя: он действовал смело, даже дерзко, разругал убийц, сказал, что не может простить бунтовщиков, требовал выдачи зачинщиков; они смирились; но бунт еще не прекращен, военные чиновники не смеют показаться на улице; там четвертовали одного генерала, зарывали живых; действовали мужики, которым полки выдавали своих начальников; «Плохо, ваше сиятельство, — обращается Пушкин к Вяземскому, — „Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы“ (373).

О новгородском мятеже, поведении царя Пушкин пишет и в „Дневниках“ за 1831 г. (26 июля): „Вчера государь император отправился в военные поселения <…> для усмирения возникших там беспорядков“. Пушкин не одобряет непосредственное вмешательство царя в события, но отнюдь не с позиций сочувствия восставшим: „Царю не должно сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти и начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать его, как необходимого обряда <…> Россия имеет 12 000 верст в ширину; государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж“ (т.8, стр.22-3). И далее: „Свидетели с восторгом и с изумлением говорят о мужестве и силе духа императора“ (там же,с.25).

17 декабря 1832 г. Пушкина, по представлению Уварова, президента Академии, Наук, избирают ее членом. Особых академических заслуг Пушкин не имел. Почти наверняка избрание сделано по согласованию с царем. Ему, правда, поручили работать над историей Петра I, тем самым как бы сделав официальным историографом, придав тот статус, которого он хотел (стать как бы приемником Карамзина). О роли Пушкина как академика сведений сохранилось не много. В конце мая — начале июня 1833 г. он пишет короткое (3 строчки) письмо непременному секретарю Российской академии П. И. Соколову, извещая его, что посылает свой избирательный голос при выборе в Академию сенатора Д. О. Баранова (432). К истории Петра Пушкин пока не приступает, но начинает собирать документы по истории восстания Пугачева. Об этом свидетельствуют, в частности, его письма от 9, 27 февраля и 8 марта 1833 г. к графу А. И. Чернышеву, военному министру (426–428). В помощники по сбору исторического материала о Петре Пушкин просит М. П. Погодина, сообщая тому 5 марта 1833 г. („по секрету“) как проходили переговоры с царем о назначении Погодина: „Государь спросил, кого же мне надобно, и при вашем имени было нахмурился — (он смешивает Вас с Полевым; извините великодушно; он литератор не весьма твердый, хоть молодец, и славный царь). Я кое-как сумел вас отрекомендовать, а Д. Н. Блудов всё поправил и объяснил, что между вами и Полевым общего только первый слог ваших фамилий. К сему присовокупился и благосклонный отзыв Бенкендорфа. Таким образом дело слажено…“ (428).