Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Важно и то, что посредником между Пушкиным и Николаем оказался Бенкендорф. Сухой, ограниченный, честолюбивый, преданный царю карьерист (см Тыркову, 215-16). Он еще в большей степени, чем его патрон, не любил и не понимал литературу, поэзию, просвещение, особенно русскую поэзию и русское просвещение. Помимо прочего, Бенкендорф принадлежал к «немецкой партии», свысока относившейся ко всему русскому. В том числе и к дворянскому светскому обществу, связанному в его сознании с декабристами, с вольномыслием и вольнолюбием, независимым и гордым. К тому же Бенкендорф благоволил Булгарину (с ним можно было не церемониться, чувствовать свое величие, превосходство), искренне считал его крупным писателем: тот высказывал в своих произведениях хорошие воззрения, а большего, по Бенкендорфу, не требовалось (как в басне Крылова: «они немножечко дерут, зато уж в рот хмельного не берут и все с прекрасным поведеньем»). Обострение отношений между Булгариным и Пушкиным было дополнительной причиной недоброжелательства Бенкендорфа. Нужно учитывать, что все отношения Пушкина с императором проходили через призму восприятия Бенкендорфа, которому царь вполне доверял. Через Бенкендорфа, в его преломлении, шло все, что Пушкин передавал царю. Затем таким же образом всё возвращалось обратно, от царя Пушкину. И трудно сказать, как менялись акценты в передаваемом туда и обратно. Кроме этого Бенкендорф почти наверняка нередко комментировал передаваемый царю материал, не в пользу Пушкина. Император, назначая Бенкендорфа посредником между собой и Пушкином, возможно не предвидел в полной мере, в какую страшную ловушку попадает поэт. Но Пушкину от этого было не легче.

Несмотря на одобрение стихотворений Пушкина начала 1830-х гг., цензурные столкновения возникали на всём протяжении третьего десятилетия. История со стихотворением «Анчар»: 7 февраля 1832 г. Бенкендорф требует объяснить, почему «Анчар» напечатан в альманахе «Северные цветы» на 1832 г. без высочайшего разрешения. В тот же день Пушкин отвечает, что милость царя (его цензура — ПР) не исключает возможности обращения к цензуре обычной; он совестился тревожить царя по мелочам, а за последние шесть лет в журналах и альманахах, с ведома и без ведома императора, беспрепятственно печатались его стихотворения, без малейшего замечания самому Пушкину и цензуре; совестясь беспокоить царя, он даже раза два обращался к Бенкендорфу, «когда цензура недоумевала, и имел счастие найти в Вас более снисходительности, нежели в ней». Вскоре, 17 февраля 1832 г., Бенкендорф передает Пушкину высочайший подарок — «Полное собрание законов Российской империи» в 55 томах (милость, напоминающая в подтексте: законы необходимо выполнять).

Бенкендорф требует, чтобы Пушкин посылал ему стихи, которые он и журналисты захотят печатать (т. е. предлагается уже не царский надзор, а непосредственно цензура Бенкендорфа). 18–24 февраля 1832 г. Пушкин посылает Бенкендорфу, по его требованию, текст «Анчара» и вновь пишет, что ему всегда было тяжело и совестно «озабочивать царя стихотворными безделицами» (407). В то же время, приводя благовидные предлоги, Пушкин решительно отвергает право Бенкендорфа на цензуру своих произведений. Он мотивирует это тем, что Бенкендорф часто не бывает в Петербурге. Но пишет и о другом, более существенном: «сие представляет разные неудобства <…> Подвергаясь один особой, от Вас единственно зависящей цензуре — я, вопреки права, данного государем, изо всех писателей буду подвержен самой стеснительной цензуре, ибо самым простым образом — сия цензура будет смотреть на меня с предубеждением и находить везде тайные применения, allusions и затруднительности — а обвинения в применениях и подразумениях (так!) не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом стрела самодержавие. Осмеливаюсь просить об одной милости: впредь иметь право с мелкими сочинениями своими относиться к обыкновенной цензуре». Письмо (черновик) весьма резкое. Мне неизвестно отослан ли его окончательный вариант и каким он был — ПР (407–408).

Запрещение поэмы «Медный всадник». Двойственое отношение Пушкина к Петру Первому. Работая над его историей, Пушкин всё более понимает, что тот не похож на идеальный образ сложившегося мифа: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и кажутся писаны кнутом. Первые были для вечности, по крайней мере, для будущего. Вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика».