Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Столкновение Комитета с редакцией газеты «Русский инвалид», издания военного министерства, по поводу зарубежных известий о военных событиях. Комитет, от имени царя, обращается к военному министру. Пишет о неблагонамеренных изображениях военных событий, помещаемых в газетах вообще, в «Русском инвалиде» в частности. Утверждает, что рассуждения и подробности о военных действиях дают или могут дать повод «к превратным идеям»; «иногда и простое сообщение голых фактов <…> даже если изображать их в ярких красках того омерзения, коего они заслуживают, оказывалось бы не менее вредным и предосудительным» (211).

К «Отечественным запискам», круто изменившим свое направление, Комитет относится довольно благожелательно. Иначе обстоит дело с «Современником». Цензура в 1848 г. «зарезала» подготовленный при нем, как бесплатное приложение, «Иллюстрированный альманах», подготовленный И. Панаевым и Н. Некрасовым, Альманах был уже отпечатан. Выход его согласован с цензурой. Дано цензурное разрешение на выпуск. Но альманах так и не появился. А. Панаева (Н. Н. Станицкий) вспоминала о многочисленных придирках к альманаху. Выбрасывались целые статьи. Сам Бутурлин высказал свое недовольство ее повестью «Семейство Тальниковых», открывавшей альманах. Его пометки на повести: «цинично», «неправдоподобно», «безнравственно». И итог: «не позволяю за безнравственность и подрыв родительской власти» (215). Запрещена была повесть Дружинина «Лола Монтес», «Старушка» А. Майкова, «Встречи на станции» И. Панаева — в целом произведения безобидные. Возмутили членов Комитета и карикатуры, помещенные в альманахе: «Они не должны быть допускаемы ни в каком случае. Пущенные в ход карикатуры не остановятся на одних литераторах и артистах. Любители изданий такого рода захотят потом выводить в них и администраторов». Внимание особо привлекли две карикатуры: «Белинский, не узнающий свою статью после ее напечатания» (т. е. изрезанную цензурой) и «Панаев и Некрасов».

Готовя альманах, Некрасов думал этим поднять подписку на «Современник». Он не жалел денег на издание, заботился об его внешности, о рисунках. Альманах обошелся в 4 тысячи рублей серебром (большая сумма по тем временам).

После его запрещения тираж (его не успели переплести) в пачках свален на чердаке у Некрасова. Когда через 10 лет, уже при Александре II, их хватились, оказалось, что часть была сожжена, другая украдена лакеем Некрасова и продана букинистам. Спасибо лакею. Благодаря ему альманах уцелел, хотя и в таком разобранном виде (ныне большая библиографическая редкость) (см. Смирнов-Сокольский, с.235).

Даже Булгарин удостоился внимания Комитета. В июльской книге «Библиотеки для чтения» напечатаны его воспоминания, где речь шла и о М. М. Сперанском. Ведь тот уже давно не опальный. А все же лучше не упоминать. Комитет отмечает, что царь сделал ряд замечаний на статью: преувеличена роль Сперанского, его падение приписывается лишь проискам недоброжелателей, с одобрением говорится об его финансовом плане и пр. Итог: император повелел «сделать автору приведенной статьи строгий за нее выговор» (216). Трудно сказать, кто был в данном случае инициатором. Сам ли царь обратил на статью внимание или Комитет помог ему сделать это?

Один из петербургских знакомых Погодина сообщал ему, что цензура не пропустила в «Северной пчеле» объявление о книге М. Н. Куторги «История афинской республики»: «Заглавие казалось революционным… Ваше цензурное раз Елагин не пропускал, что картофель болен. Пожалуй и здесь можно видеть хулу против промысла» (Лемк216, Барсук1Х. 283).

Никитенко пишет в «Дневнике»: «Действие цензуры превосходит всякое вероятие. Чего этим хотят достигнуть? Остановить деятельность мысли? Но ведь это все равно, что велеть реке плыть обратно» (216-17). Именно к этому времени относится ряд анекдотических примеров цензурных запретов: цензор Ахматов остановил печатанье пособия по арифметике, так как в нем были многоточия (их ставили часто вместо строк, вычеркнутых цензурой); цензор Елагин не пропускал в учебнике географии упоминание о том, что в Сибири ездят на собаках (требовал подтверждения министерства внутренних дел); цензор Мехелин? вымарывал все имена республиканцев, сражавшихся за свободу древней Греции и Рима. Сообщая эти и другие подобные факты, Никитенко добавляет: «Такой ужас навел на цензоров Бутурлин с братией, то есть с Корфом и Дегаем» (326).

Даже изданиям полиции доставалось. «Ведомости С.-Петербургской полиции» напечатали уведомление, что статья одного автора не опубликована «по причинам, от редакции не зависящим» (217). Бутурлин сразу же пишет об этом Уварову, как о нарушении запрещения публиковать материалы, намекающие на цензурные строгости (Ле м² 17.по Барсук). Тот же знакомый, о котором шла речь выше, писал Погодину: «Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство еще более осложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей» (217).