Из какого копытца напиться

Сегодня в трамвае папаша так задергал мальчика, что мне стало жаль не только ребенка, но и себя. Мне хотелось с сегодняшнего вечера стать самостоятельной, не привлекать к себе лишнего внимания. Я не хочу, чтобы меня дергали, как собаку: ложись, вставай, ешь. А впрочем, смотря какую собаку. Милочке, даже на зиму стриженной южно-русской овчарке тети Зиты, я часто завидовала. Ею командовали намного меньше, чем мной.

— Кира, тебе пора спать, — сказала бабушка. — Ты слышишь?

— Да, ложусь, бабушка.

Мальчик в трамвае не выходил у меня из головы.

Плетусь раскладывать свой диван. Обычно соединяющие спинку с сиденьем железяки заедают и приходится долго шевелить большую плоскость дивана, чтобы железяки изволили сработать. Галя Рассказова, наверное, знает, как называются эти железяки. Мне же они не подчиняются, как будто мстят за то, что я терпеть не могу всякую технику, даже такую примитивную.

Но сегодня диван раскладывается в одно мгновение. Стелю постель, ложусь и тут же понимаю, что покорность дивана обманчива. Он, оказывается, просто-напросто сломался. Лежать можно только посередине, на стыке двух плоскостей, а если сдвинуться чуть вправо или чуть влево, то этот агрегат превращается как бы в двухскатную крутую крышу. Сказать или не сказать бабушке, что диван сломался? В конце концов, у любого человека может сломаться диван, разбиться чашка… А еще точнее: человек может сломать диван, разбить чашку. Может сломать, если может чинить, может разбить, если может купить. Какая-то чушь! Какая разница? Разбиться? Разбить? Наверное, если бы я была взрослым, зарабатывающим деньги человеком, я бы сейчас сказала: «Ну и дела! Эта техника или механика, как там правильно называется, никуда не годится. Не умеют делать добротно. Придется вызвать мастера». А впрочем, если бы я была взрослой, я бы не стала раскладывать этот проклятый диван. Я как-то поспорила с бабушкой: «Зачем раскладывать диван? Мне хватает на нем места и так!» — «Положено, — ответила бабушка, — так удобней спать, а главное — люди не должны жить в праздности, нужно все время что-то делать. Ты от лени не хочешь раскладывать диван». — «Нет, — отвечала я, — мне удобней, когда есть спинка, я иногда ночью боюсь темноты, иногда мне кажется, что ко мне тянется чья-то рука, длинная, холодная, тогда я спиной прижимаюсь к спинке дивана, затыкаю щель между спиной и лежанкой, закрываюсь с головой и мне не так страшно». Папа сказал: «А ты знаешь, мама, Кира права: когда мы, то есть человечество, были животными… спина, как известно, самое беззащитное у живых существ место…» — «Ерунда, — сказала мама, — я так устаю, что сплю и с открытой, и с закрытой спиной, на мягком и на жестком…»

И вот теперь я лежала как бы на ребре двухскатной крыши и боялась пошевелиться. Но почему я так боюсь? Меня ведь никогда не били и даже если ругали, то без крика. Всего один раз в жизни мама на меня замахнулась. К нам тогда пришел Сережа, а я как раз несла из кухни тарелку с борщом и у меня при виде Сережи дрогнула рука. Борщ, естественно, расплескался.

«Кира, вытри пол!» — крикнула мама.

Я взяла тряпку и стала вытирать пол. Но не руками, как меня учили, а ногой. Не могла же я ползать с тряпкой на полу, когда на меня смотрит Сережа.

«Нет, нет, руками, как положено», — приказала мама.

Мало того: она стала пригибать меня за шею к полу. Я вывернулась и посмотрела на маму. Боюсь, что я очень плохо на нее посмотрела. У меня свело скулы так, что даже зубы заныли. И вот тогда мама на меня замахнулась. Правда, потом она мне сказала, явно желая помириться и даже как бы попросить прощения: «Ты с такой ненавистью на меня посмотрела, а я на тебя не замахивалась — я просто от тебя рукой закрылась».

Получается, что на меня и не замахивались ни разу в жизни. Так почему же я боюсь? Мама меня за разбитые и поломанные вещи даже не ругает. Говорит: «Жаль». Но в этом «жаль» не звучит особого сожаления. А вот бабушка вещи жалеет, даже такие дряхлые, которые днем при соседях на помойку выкинуть неловко, разве только ночью. Кресла с ободранными плетеными спинками, кожаный диванчик, истертый до белизны. На них любил сидеть бабушкин папа. Мой диван бабушка, кстати, терпеть не может. Мама его тоже не любит, но купила. Потому, наверное, она его купила, чтобы проявить самостоятельность и что-то там такое в очередной раз доказать бабушке.

В дверь позвонили. По тому, как радостно мама вскочила от своих чертежей, а бабушка проворчала: «Не дадут ребенку поспать. Твоя Афродита или Изабелла, то есть Изольда. Мне кажется, Милочке зимой было бы теплее в своей шерсти», я поняла, что пришла тетя Зита. Она пришла не одна, а со своей собакой Милочкой. Милочка — умная и очень приветливая собака. На длинных ушах светло-серая шерсть, а остальное все сострижено. Тетя Зита вяжет себе разные кофты, береты, шарфы, а для Милочки на зиму шьет попонки из старых суконных тряпок. Но тетя Зита подобрала Милочку больную, истощенную и долго лечила, вызывая врачей на дом. Может быть, она так закаляет ее. Я не знаю.