Из хорошей семьи

Яна кивнула. Чай остыл, она приготовила еще порцию, и вдруг страшно захотелось, чтобы Витя оказался здесь. Чтоб ждал ее под окнами этого дома, а когда она выйдет, обнял могучей рукой, и они бы снова пошли в то кафе, и смеялись бы над пирожным «Ночка», а потом… Наверное, ему пришлось бы поставить ее на поребрик, чтобы поцеловать. А обниматься с ним все равно что с диваном. Она бы так и сказала ему: «Зейда, обниматься с тобой все равно что с диваном», а он бы что? Пошлость бы сморозил, ясно что.

Яна улыбнулась, так хорошо было думать о нем.

Возникла небольшая неловкость, когда Валентине Дмитриевне надо было подать судно, но Яна сумела, кажется, убедить ее, что ничего особенного в этом не видит и что естественно, то не безобразно.

Вспомнив занятия на военной кафедре, где их учили на санинструкторов, Яна довольно ловко справилась с задачей. «Почти как Варечка», – сказала Валентина Дмитриевна, и Яна поняла, что это высшая похвала.

Она чувствовала себя в этом доме спокойно и уютно, приноровилась понимать порой невнятную речь Горьковой и почти забыла, что надо спросить про «Фольксваген».

– А как же, – без колебаний ответила Валентина Дмитриевна, – конечно, помню. У редактора Павла была такая машинка. Они еще без конца ругались насчет нее. Павел где-то услышал, что этот «жучок» был спроектирован лично Гитлером, и стыдил редактора, мол, как ты можешь на фашистской машине кататься.

Яна задрожала от нетерпения:

– А тот?

– А тот отвечал, что Гитлер там или не Гитлер, а машинка чудо, но Павел не садился в нее никогда. До того доходило, что они в деревню ездили порознь. Редактор на машине, а муж на электричках. Тот ему уж и так и эдак, «Фольксваген» – значит народный автомобиль, а что Гитлер его придумал, не более чем легенда, не надо идти на поводу у предрассудков, но нет, Павла не переубедить.

– И этот редактор бывал у вас на даче? – спросила Яна, замирая, чтобы не спугнуть удачу. Неужели все окажется так просто?

– Тю! Чаще нас, – засмеялась Горькова, – ему-то дорога нипочем. Только не на даче, а в деревне, в Псковской области у нас был дом…

– Вы с ним близко дружили?

– Да нет, как со всеми. Я же говорю, Павел был не очень общительный.

– А в деревню вместе ездили?

– Да, Павел ему даже ключи давал, чтобы он один за грибочками смотался. Постойте, вы намекаете… Да нет, невозможно! Василий Иванович пожилой человек…

– Сколько ему?

– К семидесяти сейчас.

– Меня удивляет, почему вы сразу о нем не подумали? – сказала Яна строго. – Человек вхож, как я понимаю, в вашу семью, имел ключи от дома, где обнаружили тела, почему ваш муж не заявил об этом, как только его арестовали?

Валентина Дмитриевна вздохнула:

– Надо вам понимать, что у Павла было очень трудное детство и юность. Он жил в оккупации, воевал в партизанском отряде, и то, что выдавать товарищей – последнее дело, было для него не просто словами. Я уверена, что когда милиционеры начали его бить, то они стали у него на одну доску с фашистами, то есть с врагами, которым ни в чем нельзя признаваться.

– А вы?

– А я думала и продолжаю думать, что это чудовищное стечение обстоятельств. Никто из наших знакомых не способен на такое зверство.

– Понимаете, «Фольксваген» неоднократно видели в окрестностях вашего дома.

– Ну естественно, видели, если Василий Иванович туда приезжал! Яночка, деточка, я очень хочу, чтобы с репутации моего мужа было смыто это позорное пятно, но не ценой жизни порядочного человека. Я слишком хорошо знаю, как творится нынче наше правосудие, и не хочу никого бросать в его жернова.

– Послушайте, мы все тщательно проверим…

Валентина Дмитриевна промолчала.

⁂

Евгений остановился возле знакомой двери, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он так спешил, что не успел купить цветы, и вообще, кажется, пришел сюда напрасно. Одна надежда, что Лидии нет дома. Или она спит и не услышит, как он позвонит, коротко и тихо, один раз.

Пока думал, она открыла сама, резко, чуть не ударив створкой по носу.

– Что?

– Ничего.

– Просто гуляете?

– Ну да.

– Ладно.

Сейчас она была в футболке с олимпийскими кольцами и старых тренировочных брюках, обтягивающих худые ноги с круглыми коленками. «Как у робота шарниры,» – подумал Евгений и улыбнулся.

В руках Лидия держала швабру, обмотанную точно такими же трениками, но мокрыми.

– Как ты узнала, что я здесь стою?

– Услышала шаги командора.

– Слушай, Лид, – Евгений переступил с ноги на ногу, – давай прямо. Ты мне очень нравишься, но у меня видишь, какая непростая ситуация…

Она кивнула.

– То ли уволят меня, то ли нет, но карьерных высот мне в любом случае не покорить. И еще у меня парализованная мать, к которой я привязан. Вот тебе все, как есть, а дальше решай сама.

Лидия отставила швабру и вытерла руки о штаны.

– Ты мне тоже нравишься, – сказала она, – мои родители здоровы и живут в Лодейном Поле, а я работаю в противотуберкулезном диспансере и каждый день могу принести тебе с работы бациллу Коха или что-нибудь еще в таком же роде. Решай сам.