Из хорошей семьи

Она поняла, что сейчас будет.

– Варечка? – негромко спросил Вадим. – Открой, пожалуйста, возьми варенье для Валентины Дмитриевны, а то Жени, похоже, дома нет.

Яна полетела вниз, изо всех сил крича:

– Варя, не открывай!

Дальше реальность будто рассыпалась на отдельные кадры. Вот Пантюхин оборачивается к ней, с ласковой улыбкой разводит руками.

Вот она снова кричит: «Не открывай, Варя!»

Что-то входит в бок, глубоко, но быстро, мимолетно, она толкает Пантюхина так, что он отлетает и ударяется спиной о Варину дверь. Путь свободен, надо бежать, но Яне страшно повернуться к нему спиной.

И тут же она понимает, что все кончилось, сейчас она умрет, и бояться больше нечего.

Пантюхин выпрямляется, но тут хлопает входная дверь, он бежит вниз, а Яна садится на ступеньку. Надо кричать, но голос исчез.

Сколько это заняло времени? Секунду? Три?

И сколько у нее осталось, чтобы пожалеть о том, что она уходит слишком рано? Так всегда – ее первой уводили с детских праздников, как раз когда начиналось самое веселье, мама боялась, что она разгорячится и простудится. Тогда умолять было бесполезно, и сейчас тоже. Не даст ей судьба испытать близости с мужчиной, родить детей, и даже с Зейдой попрощаться не позволит. Двушки в кармане так и останутся неиспользованными.

На площадку выбежала девочка, Яна замахала, чтобы та закрылась в квартире, вдруг Пантюхин вернется, а Варя не послушалась, опустилась перед ней на корточки и расстегнула пальто.

Яна хотела сказать ей что-нибудь хорошее, но голова закружилась и страх пропал, а вместе с ним ушло и сожаление. Девочка что-то подложила ей под голову, Яна легла на ступеньки и закрыла глаза.

Она хотела сказать девочке, как зовут убийцу, но язык не слушался.

Прошла минута, а может быть, сто лет, и появился Евгений Павлович, потом врачи, ее понесли куда-то на носилках, и Яна обрадовалась, что умрет не на этой узкой заплеванной лестнице.

Очнувшись, Яна увидела за окном светлый день и испугалась, что проспала на работу, хотела вскочить, но почему-то не вышло. Только тогда она огляделась, поняла, что окно чужое, а сама она лежит привязанная к больничной койке. Не успела она понять, в чем дело, как подскочила мама:

– Господи, доченька, наконец очнулась! Ну и напугала же ты нас! Разве так можно?

Яна нахмурилась и дернула рукой.

– Сейчас, сейчас! – Мама выбежала за ширму, крикнула «позовите доктора» и сразу вернулась.

Яна снова махнула рукой. Широкая тканевая полоска давала небольшой люфт, но держала крепко.

– Я что, сошла с ума?

– Нет, доченька, они после наркоза всех привязывают.

Яне дали глоточек воды. Приподнявшись на локте, она почувствовала, что ей что-то мешает в животе, и вспомнила, что с ней случилось.

Тут появился очень маленького роста врач средних лет и сурово посмотрел на Яну.

– Ага, – сказал он и откинул одеяло.

Яна увидела, что к животу у нее приклеен большой кусок марли, и вспомнила наконец, что с ней случилось.

– В рубашке родилась, – врач мягко нажал ей на живот, – лезвие прошло как по инструкции, ничего жизненно важного не задело. Даже селезенку тебе оставили.

– Большое спасибо…

– Диафрагму только пришлось зашить и легкое, но это ничего. Денек еще с трубкой походишь и будешь как новенькая. Повезло тебе, Яна Михайловна.

– Я бы не сказала, что напороться на бандитский нож – большое везение, – заметила мама своим фирменным тоном, которым ставила наглецов на место.

Но доктор не смутился, а подмигнул и сказал, что если уж приходится напарываться на бандитский нож, то делать это надо именно так, как Яна.

Предупредив, что сегодня ее еще понаблюдают в реанимации, а завтра переведут в общую палату и там надо будет сразу побольше двигаться, врач ушел, а Яна сказала маме, что ей срочно надо связаться с Макаровым.

– Не выдумывай! Ничего тебе не надо! Я с ним связалась уже и имела крупный разговор. Он ответит за то, что с тобой случилось, можешь не сомневаться.

– Да он-то при чем?

– И Танька его, зараза такая, скажите пожалуйста, не смогла мою дочь на кафедру устроить, постеснялась беспокоить нужных людей. Конечно, для себя берегла… Ну ничего, я зато теперь не постесняюсь, Макаров у меня вверх тормашками из кресла полетит!

– Мама, пожалуйста…

– Или пусть как хочет устраивает тебя на кафедру на хорошую должность, или я ему устрою веселую жизнь.

– Он ни в чем не виноват, просто стечение обстоятельств.

– Во всяком случае, ты больше не пойдешь на эту чертову работу. Не хватало мне еще дочь каждый день как в бой провожать!

Яна закрыла глаза, понимая, что спорить с мамой бесполезно. Надо еще радоваться, что сейчас она больная и поэтому мама сильно ругать не будет, но, как только поправится, сразу получит, что заставила родителей волноваться.

Ничего, завтра ее переведут в общую палату и она как-нибудь доползет до телефона. Только захочет ли Федор Константинович с ней разговаривать после милой беседы с мамой, очень большой вопрос.

Назавтра палата оказалась не общей, а двухместной, а соседнюю койку заняла мама. Яна удивилась такой почти восточной роскоши, но мама сказала, что это самое малое, что Макаров может для них сделать.