Из хорошей семьи

– Верно, верно. Итак, мы с вами поняли друг друга?

– Да, но как быть с семьей товарища Горькова?

– А что с ними?

– Ошибка следователя разрушила их жизнь…

Секретарь подался к Макарову и мягко, доверительно похлопал по плечу:

– Глубоко сочувствую, но мертвых не воскресишь.

– А репутация?

– Сами знаете, народная молва – штука тугая.

– Творческое наследие, опять же. Горьков был хороший детский писатель, почему бы не печатать его книги, когда будет доказано, что он никакой не маньяк, а достойный советский человек?

– Ну, знаете, не много найдется руководителей издательств, которые возьмут на себя смелость подписать в печать его книги. Нет, Федор Константинович, ворошить прошлое абсолютно ни к чему. Больше скажу: шельмовать такого заслуженного профессионала, как Костенко, – настоящая политическая близорукость.

– Вот как?

– Вы хотите обелить Горькова, но это все равно у вас не получится, уж поверьте мне. В народном сознании что замазано, то замазано. И потом, дорогой мой, я не юрист, но знаю, что реабилитировать можно того, кто был осужден, а Горьков умер в статусе обвиняемого. Вы его сыну не сможете даже выписать справку о реабилитации, так к чему этот сыр-бор?

Федор взял свою рюмку, тоже покачал в ладони, вдыхая упоительный аромат, немножко отдающий горечью прелых листьев. Секретарь прав, за трех пацанов и Яну Михайловну Пантюхин на вышку себе заработал, а дальше начинается донкихотство и борьба с ветряными мельницами. Если поднимать все старые преступления, это затянет процесс, а при грамотном адвокате может дойти и до оправдания, ведь прямых улик особенно-то и нет. Все держится на признании Пантюхина, сделанного в состоянии сильного душевного волнения. Хорошо доказано только покушение на Яну Михайловну, да и то… Показания несовершеннолетних хорошие адвокаты щелкают как семечки. Скажут: «Варя, а ты кого опознала? Мужчину, который напал на Яну Михайловну, или того человека, что приходил накануне в гости к твоей соседке?» И все. И посыпалось дело.

Так что пусть Сергей Васильевич Костенко доживает свой достойный век в почете и славе, убеленный, увенчанный и окруженный.

И ему, Федору Константиновичу Макарову, лишний плюс. Да, произошло ЧП, целый каскад нестандартных ситуаций, но прокурор держит руку на пульсе, во все вник, во всем разобрался и купировал без лишнего шума в полном соответствии с генеральной линией партии.

Мертвых не воскресить, сказал секретарь, и Федор это знает. Глаша лежит в земле и никогда не вернется к нему. И эта девочка Яна Михайловна тоже была на волоске от смерти, потому что когда-то Костенко гнался за показателями. Мертвые не воскреснут, но могут убивать живых.

– Я распорядился начать масштабную проверку, – сказал Федор.

– Это вы поспешили, – хохотнул секретарь, – но можно же ее свернуть…

– Боюсь, нельзя.

– Федор Константинович! Вы понимаете, что может начаться, если информация утечет в народ? Милиционер – маньяк, следователь какой-то гестаповец! Что люди подумают о всей нашей государственной системе?

Федор пожал плечами:

– Что подумают? Что система живая. Движется, совершает ошибки, замечает их, исправляет, развивается. Залечивает раны…

– Хорошенькие ошибочки.

– Какие уж есть. Существуют, к сожалению, хитрые и изворотливые люди, которым удается проникнуть во власть, но если мы будем их разоблачать, то люди поймут, что это чужеродный элемент, который отторгается системой, а не имманентно присущая ей ткань.

– Эк вы завернули! А что ж через двадцать лет-то только отторгает их ваша система, а не на этапе отдела кадров, спросят граждане.

Федор засмеялся:

– Извинимся, что делать.

– Нет, дорогой мой, мы не можем допустить такой дискредитации правоохранительных органов в глазах общественности. Ведь дети поступают на юридический факультет и в Школы милиции, потому что равняются на Костенко, а вы собираетесь его ошельмовать!

– Не хочу говорить до результатов проверки, но мне кажется, он сам себя ошельмовал.

– Неужели вам не понятно, что я имею в виду? – Секретарь начал терять терпение. – Вы умный человек, Федор Константинович, не притворяйтесь дурачком!

Федор допил коньяк, потому что тот действительно был очень хорош, а после угоститься случая может и не представится.

– Я понимаю, что обожествление системы ведет к ее смерти, – вздохнул он, – а мертвое божество требует, к сожалению, живой человеческой крови.

Секретарь нахмурился:

– Что вы несете?

– Когда система мертва, она убивает. Трое юношей погибли, мой молодой специалист едва не лишился жизни именно из-за замалчивания и идеализации, и это только один случай. А сколько крови пролилось ради светлого лика системы по всей стране?

– Вы понимаете, что за такие слова положите партбилет на стол?

– Если товарищи решат, положу. Но проверку не отзову. Молчать больше нельзя.

⁂

Евгений вбежал к Лиде, схватил ее в охапку и поволок на диван.

– А что бы нам не посидеть, не пофилософствовать? – засмеялась она, отбрыкиваясь. – Ты мне расскажешь за какую-нибудь там диалектику.

– Рембрандта читала? Нет? В постель!

Евгений одновременно целовал Лиду, скидывал куртку и снимал ботинки.