Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Стремясь настичь и уничтожить откатывавшуюся всё дальше на восток, теперь уже объединившуюся русскую армию, Наполеон, вопреки первоначальным планам, решил долго не задерживаться в смрадном от пожарищ и гнивших на ужасающей жаре трупов лошадей и людей Смоленске. Ими были завалены городские рвы, пруды, сады, и даже в домах и на улицах оставались неубранные тела. Страшное зловоние окутывало город. Участившееся мародёрство, грабежи мирных жителей, болезни солдат (свирепствующая дизентерия выкашивала целые батальоны) и дезертирство из нефранцузских частей беспокоили императора, и он срочно занялся учреждением новой администрации. По завершении этой работы, оставив раненых и шеститысячный гарнизон вместе с многочисленными интендантскими службами и не дожидаясь подхода отставших более чем на пятьдесят вёрст лазаретных фур, Бонапарт двинулся вперёд.

Ожесточённое арьергардное сражение при Валутиной горе, происшедшее седьмого августа, задержало его ещё на трое суток, но уже одиннадцатого числа он устремился вслед за армией, преследовавшей Барклая по московской дороге. Дразнящее маневрирование русских под самым его носом, частое соприкосновение с ними в арьергардных боях, оборона Смоленска и последовавшее отступление являлись той почвой, той питательной средой, на которой зиждились расчёты Наполеона. Ещё чуть-чуть, ещё пара усилий, один-два форсированных марша — и он достанет русскую армию и навяжет ей сражение. А уж тут он не даст им спуску. Он разобьёт русских наголову, после чего «неблагодарный» Александр запросит спасительного для себя и своей империи мира. И он снизойдёт, подпишет этот мир, разве что он будет в разы жёстче и суровее, нежели мир Тильзитский.

Настойчивые предупреждения «наивного» Коленкура, отозванного Бонапартом из Петербурга в 1811 году и заменённого на более «функционального» Лористона, о том, что царь не пойдёт на мир ни при каких обстоятельствах, пока он, Наполеон, будет оставаться в России, лишь сотрясали воздух[7]. Император оставил их без внимания… «Александров министр полиции Балашов приезжал же ко мне с примирительными увещеваниями, когда я едва переправился через Неман. Значит, приедет ещё раз», — примерно так рассуждал он. Снисходить до постижения скрытых пружин политики русского двора, тайных глубин русского менталитета и мотивации самого царя он полагал излишним. Подобной ерундой император французов не занимался.

Сокольницкий представил Павла Наполеону за два дня до выступления Главной квартиры из Смоленска. Кшиштофский также был представлен императору, но тот предпочёл говорить с одним Овчаровым. Сидя на приземистой арабской кобыле, Наполеон смотрел на собеседника сверху вниз, что причиняло последнему заметные неудобства. Приходилось постоянно держать задранной голову и при этом почтительно кивать, не отводя глаз от высочайшей особы. Бонапарт приказал Павлу исправить как можно больше уже выпущенных ассигнаций и подумать над ошибками и неточностями на медных клише, с помощью которых печатались банкноты.

— В случае нужды в чём или ком-либо забирайте что и кого пожелаете. Бертье! — обратился он к невысокому пожилому человеку с несоизмеримо большой по отношению к телу головой и густыми курчавыми волосами неопределённого цвета, упрямо выбивавшимися из-под украшенной плюмажем треуголки. — Когда таковые прошения последуют, — поднятием век он указал на Овчарова, — соблаговолите надлежащим образом выполнить их.

Подобострастным поклоном маршал дал понять, что в точности исполнит желание императора.

— То, что выгравировано, я имею в виду отступления от русской орфографии, того уж не поправишь, ваше императорское величество, — со всей осторожностью отвечал Овчаров. — Единственную вещь, кою я могу сделать наверняка, так это выгравировать перемычку в русской букве «л», чтобы превратить её в «д», хотя идеального сходства достичь всё равно не удастся. Опосля до́лжно будет поработать с бумагой и в первую очередь убрать синеву.

— Знаю, вам это по силам.

— Да, сир. Я в состоянии решить эту задачу, не нанося ущерба самой бумаге. Одно пожелание, ваше величество. Смею заметить, что сто- и пятидесятирублёвые ассигнации будет затруднительно сбыть, особливо крестьянам, да и средь купцов, вероятно, могут возникнуть препятствия. Ассигнации же в двадцать пять рублей реализовать куда проще, хотя и здесь я вижу трудности. Номинал всё же крупноват будет. — Овчаров на минуту задумался и, будто очнувшись, промолвил: — Осмелюсь попросить ваше величество дозволить заняться настоящими банкнотами, а в будущем изготовить новые клише для печатания десятирублёвых ассигнаций.