Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Счастлив возобновить знакомство с вами, господин флигель-адъютант! — несколько чопорно обратился к Чернышёву принц Георг. — Дела ополчения, а теперь и беженцев вкупе с ранеными занимают отныне всё моё время. После Бородинской баталии Ростопчин отправил нам тысячи подвод с ними, — заметив вопрос на лице Чернышёва, пояснил принц.

— Ваше высочество упомянули о тысячах подвод с ранеными? — невольно ужаснулся числу потерь при Бородине Чернышёв.

— Именно так, полковник. И это лишь в одном Ярославле. Сколько же раненых направлено в другие места?! А сколько их осталось в занятой неприятелем Москве!

— Раненые остались в Москве?!

— К прискорбию, да. Ростопчин писал, что оставил их на милость французов, поелику эвакуировать всех за недостатком подвод оказалось невозможным. Кто смог, тот ушёл сам. Он зол до чрезвычайности на Кутузова. Светлейший слишком поздно известил его о сдаче города, притом допрежь настойчиво уверял графа, что не отдаст Москвы без сражения. Очевидно, у главнокомандующего возникли непреодолимые трудности или же открылись новые, неизвестные нам, простым смертным, обстоятельства, — с плохо скрываемой иронией закончил малоприятную для репутации светлейшего сентенцию принц. От его холодной чопорности не осталось и следа.

— Вы горячитесь, мой друг, — ласково обратилась к мужу хранившая до того молчание Екатерина Павловна. — Стало быть, не было иного, менее трагического решения, хотя… я не оправдываю князя.

— Вот именно, не оправдываете! Отчего ему понадобилось путать Ростопчина? Это порядком навредило делу! — отстаивал своё мнение принц, косясь на супругу.

Екатерина Павловна опустила глаза и отвернулась. Открытая по натуре, она порой не понимала поведение Кутузова и втайне корила его за неискренность, особенно к её протеже Ростопчину[38]. — Кстати, полковник! Семейство графа гостит в Ярославле. Его родных мы с превеликим трудом поместили в доме одного купца. Он выделил им несколько комнат, a propos с большой неохотой. Город переполнен московскими беженцами, и дочери графа жалуются, в особенности бедняжка Софи[39], что приехавшие с ними москвичи дурно относятся к ним и нелестно отзываются об их батюшке, виня графа во всех несчастьях. — Мысль о Ростопчине и введшим его в заблуждение Кутузове столь сильно занимала принца, что он не преминул упомянуть о «проблемах» семьи московского градоначальника.

— Не будем спорить, мой друг! Уступление неприятелю Москвы — величайшее бедствие и позор России. Однако оно уж свершилось. Мы же делаем всё, дабы хоть на толику облегчить тяжесть её временной утраты и примерно наказать корсиканское чудовище. Впрочем, довольно об том. Полковник Чернышёв устал и с дороги, — многозначительно посмотрела на мужа Екатерина Павловна, намекая, что не худо бы пригласить гостя к обеду.

— О, полковник! Мы вас довольно утомили. Пожалуйте к столу! — С неподдельным радушием на лице принц отворил двери в столовую.

За обедом разговор принял вовсе непринуждённый характер. Екатерина Павловна часто смеялась и искромётно шутила, Чернышёв не оставался в долгу и, красочно живописуя, вспоминал свои парижские похождения, вызывая улыбку его высочества Георга. Лишь присутствовавший за столом генерал Клейнмихель испытывал неловкость и чувствовал себя не в своей тарелке в столь блестящем аристократическом обществе.

Сын рижского пастора, он то и дело обращался к гражданскому губернатору князю Голицыну со своими насущными вопросами по ополчению, которые были, вероятно, уместны, учитывая драматичность положения, однако явно досаждали не желавшему отвлекаться от приятной беседы князю. Сама персона и разговоры Клейнмихеля — безродного служаки и выскочки, как полагал Голицын, — беспрестанно твердившего о большой убыли в войсках, были в тягость князю, поскольку напоминали ему о личном горе — гибели сына в Бородинском сражении.

Чернышёв, напротив, с интересом внимал генералу и наматывал на ус его основательные, предельно конкретные суждения. Известия о крестьянских волнениях в губернии, о которых вскользь упомянул Клейнмихель, заставили его задуматься. О том, что крестьяне стали пошаливать по мере продвижения неприятеля в недра империи, он знал, однако не придавал этому большого значения. Рассказ же генерала, бесхитростный и правдивый, о сожжённых деревнях, разорённых поместьях и случаях нападения крепостных на своих господ неприятно поразил его. Призрак пугачёвского бунта представился ему…

Он покидал Малый дворец в прекрасном расположении духа. Возле парадного подъезда его ожидали свежая тройка великолепных лошадей и кавалерийский эскорт, должный сопровождать его драгоценную особу аж до самой ставки Кутузова, где бы она ни находилась. Эскорт снарядили по распоряжению принца в знак особого расположения августейшей четы и важности миссии Чернышёва.