Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Пропадём — не пропадём, а без провианту точнёхонько пропадём! — настаивал на своём Павел. — Ты же своими глазами видал, как Бонапартий с генералами из Кремля ретираду с поспешанием делали! Или память отшибло? Полагаешь здесь схорониться? Но посуди сам! В городе дистанции огромны, случись что — можно хоть куда податься. А здесь? Окружённый со всех сторон огнём каменный мешок. Горящие головни через реку и стены кремлёвские перелетают? Перелетают! Дома на нашей стороне зажигают? Зажигают! Сегодня ночью что было? Запамятовал?! — дивясь непонятному упорству Пахома, наступал Овчаров.

— Виноват, барин! Ваша правда, — сопя носом, сдался гравёр с видимой неохотой.

Пройдя Москворецкий мост и рискуя получить удар по темени раскалённой головнёй, лавируя переулками, они наткнулись на несущихся сломя голову людей. Пожары Замоскворечья выгнали их из домов, заставив искать убежище в противоположной части города.

— Бери левее! — скомандовал Овчаров, махнув рукой в сторону Полянской площади.

На площади хозяйничали неприятели. Как выяснилось, это были поляки. Взяв в кольцо толпу горожан, с великим упоением предавались они разбою. Отобрав у людей собранные в узлы пожитки, доблестные вояки разрывали материю саблями и, тряся узлы, выбрасывали их содержимое на голую землю. С окаменевших от ужаса обывателей срывали сапоги и одежду, с женских голов — платки и шали, заставляли снимать или сами немилосердно сдёргивали приглянувшиеся накидки и платья, вытаскивали из карманов часы, табакерки, золотые и серебряные монеты, с пальцев срывали кольца и перстни. Один ширококостный, могучего вида купец, растопырив мощные руки, осмелился воспрепятствовать обыску молодой супруги, за что немедленно поплатился. Сабельные удары безжалостно посыпались на него, и спустя минуту окровавленное тело с разрубленным черепом грузно рухнуло в дорожную пыль. Жена его, чьи рыдания надрывали душу, пала ниц и, закрыв собой тело мужа, молила для себя смерти, коя не замедлила явиться. Раздражённый её криками изувер зарубил красавицу на месте, после чего, плотоядно оскалив рот, принялся методично ощупывать пропитанную кровью одежду.

Чуть поодаль от площади, против церкви Спаса Преображения, поводя покрасневшими алчными глазами, трое неприятелей, деловито работая саблями, распарывали перины и снятые с женщин платья, ища в них зашитые драгоценности. Золото, серебро и камни интересовали их. Найденные же ломбардные билеты и ассигнации выкидывались, будто это был не стоящий внимания мусор. Но то, что выбрасывали завоеватели, с удовольствием забирали москвичи. Едва ли не на виду у солдат и самих ограбленных они ловили поднятые ветром и летавшие по воздуху бумаги, звучно отплёвываясь от попавшего в рот пуха распоротых перин…

Потрясённый Овчаров онемело взирал на происходившее безумство, пока не услыхал звон разбиваемого стекла и грубые остервенелые возгласы, исходившие из прилегавшего к церкви подворья. Ворвавшиеся туда поляки, приставив острия своих сабель к груди священника, свирепо восклицали: «Смерть или деньги!» Несчастный старик указал на мешок с медными монетами, предназначенный для раздачи нищим, однако это не удовлетворило грабителей. Уверенные, что тот прячет золото, разбойники в бешенстве разбивали посуду, раскалывали сундуки и разбрасывали по деревянному полу скромный домашний скарб жившего при храме священника. Не обнаружив золота, злобно ругаясь, они вновь набросились на батюшку, охаживая его худое немощное тело нагайками, требуя пенензы[36]. Эту картину и застали Овчаров с Пахомом. Не раздумывая, Павел выхватил из-за пояса заряженные пистолеты и выстрелил с двух рук. Гравёр последовал его примеру. Когда дым рассеялся, убитые наповал святотатцы устилали половицы жилища…

— Уходить вам надобно! — пристально вглядываясь в окно, взволнованно заговорил священник. — Ежели на улице услыхали выстрелы, христопродавцы, — старик перекрестился, — неминуемо сюды заявятся. Пройдёмте, чада мои, в храм моими покоями, мне ведомо место, где можно схорониться!

Огонь меж тем подступал к церкви. Её опрятные, слепящие глаз белокаменные стены почернели и раскалились; тяжёлый удушливый жар нещадно проникал внутрь. Пожар напугал поляков, и, не став искать исчезнувших товарищей, они убрались, унося на плечах награбленное добро.

— Я напишу двоюродному брату, как и я при церкви живущему. Он служит в храме Иоанна Воина, что за Калужской заставой. Пойдёте по Якиманской улице, она прямиком выведет вас к Калужским воротам.

— А как же вы, отче? — сдавленным голосом проникновенно спросил Пахом.

— Пущай вас сие не заботит, чада мои. Вот вам записка. Как звать-величать спасителей моих? Молитвы за вас творить буду денно и нощно. Ступайте с Богом! — простёр он руку в крёстном знамении, и они увидали сквозь разорванное облачение на груди и боку старика сине-багровые полосы, оставленные польскими нагайками.

Павел сообщил батюшке их имена, и, в пояс поблагодарив отца Николая, с болью в сердце они покинули храм.