Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

В считаные секунды Овчаров оказался на крыше, приказав Пахому по приставленной лестнице подавать ему стоявшие внизу доверху наполненные водою вёдра. Полчаса рискованной работы (с крутой крыши Арсенала можно было в два счёта сорваться) — и наконец, Божьей милостью, пожар потушили. Чёрный от сажи (как и тушившие с ним рука об руку пожар гвардейцы), Овчаров спустился на землю и попал в объятия исправно подававшего воду гравёра.

— Ну что, Пахом, пойдём досыпать? — весело улыбнулся Павел, пошатываясь от усталости.

— Досыпать — не досыпать, а умыться и отдохнуть малость взаправду не помешает! — глядя на Овчарова смеющимися глазами, довольно пробурчал мастер.

Добравшись до места, они тотчас заснули и проспали полдня, пока громкие выкрики за окном не разбудили их. Прихватив пистолеты с патронами (бывшие у них ружья так и остались в повозке), коих в Арсенале имелось великое множество, не говоря уже об оставленных Ростопчиным ста пятидесяти пушках, сотнях пудов пороха, ядер, ружей и самого разнообразного холодного оружия, они вознамерились осуществить задуманное давеча предприятие по сбору провианта. Против Кремлёвского дворца им встретилась пешая процессия из маршалов и гвардейских офицеров, спешивших выбраться из окружённого огненным валом Кремля и направлявшихся в сторону Тайницкой башни. Невысокая фигура в сером сюртуке и характерной треуголке[34]почти затерялась среди них, но Павел узнал Бонапарта.

— Смотри-ка, Пахом! Наполеон ноги из Кремля делает! Видать, допекла его нынешняя ноченька! — рассмеялся собственным словам он. — А посему и наш черёд подошёл.

— А с лошадью как быть и повозкой со всем её антихристовым добром? — Вспомнив про передвижную типографию, гравёр осенил себя крестным знамением.

— Разумеешь, в аду том она кому-нибудь понадобится? А о лошадке гвардейцы позаботятся и отведут в конюшню.

— Штой-то я не приметил никакой здеся конюшни! — засомневался Пахом, но спорить не стал.

Конюшня, подобно Арсеналу, чудом не сгорела в ту ночь. Её отстояли неутомимые гвардейцы, кучера и берейторы, а заодно были спасены царские кареты и прочий парадно-выездной транспорт Романовых, на который положил глаз наполеоновский генералитет. Перед выходом из Кремля Павел вновь поднялся на Иванову колокольню и обозрел город. Происшедшие за ночь разрушения ужаснули его. Почти вся северная и большая часть западной стороны были пожраны огнём, зато пожар пощадил восточную часть города.

«Во всяком случае, покамест пощадил», — грустно размышлял он, всматриваясь вдаль. Клубы чёрного дыма затмевали солнце, чёрно-серая пелена, вчера стоявшая над городом, заметно поплотнела и, приобретя ярко выраженный медный оттенок, опустилась на самые купола соборов и церквей. Москворецкий мост то и дело загорался, и лишь героические усилия солдат гвардии, сбрасывавших в реку горевшие головни, пока предотвращали его уничтожение, начатое при отступлении русской армии казаками, пытавшимися на глазах у французов подпалить его. Пламя накрыло и Троицкую башню Кремля, но гвардейцы смогли обуздать огонь.

«Ежели ветер усилится и, не приведи Господь, изменит направление, тогда… Что станет тогда?!» Овчаров аж вздрогнул от пришедшей на ум мысли, тело охватил озноб, и он поторопился сойти вниз.

— Что с вами, барин?! На вас лица нет, — обеспокоился мастер, увидав побелевшее лицо Павла.

— Плохо дело, Пахом! Ежели ветер забалуется, Москва выгорит дотла.

— Прости нас, Господи, за прегрешения наши! — Пахом истово крестился, не сводя глаз с креста Ивана Великого[35]. «Что же предпринять? Идти за провиантом, отринув от себя всякий страх, или остаться под защитой реки и стен?» — напряжённо раздумывал Павел, пока Пахом творил молитву. «Наполеон со штабом драпанул из Кремля. Стало быть, опасность существует. Да что тут рассуждать, ночью сами едва не сгорели! А ежели пламя всамделишно доберётся до Арсенала и его пороховых запасов?! Надобно уходить. Когда же пожары утихнут, а они когда-нибудь да утихнут, неприятельское войско так почистит город, что на нашу долю ничего не останется. Не далее как вчерась, невзирая на пламень, зачали грабить и разбойничать», — вспомнил о сваленной куче ценных вещей и дорогого барахла на Соборной площади Овчаров. «Определённо до́лжно ретироваться, покамест ещё можно выбраться отсюда. Тем паче что чужого добра нам не нужно, на пропитание бы сыскать, да и одежонку сменить не мешало б», — со всей строгостью оглядывая себя и гравёра, пришёл к очевидному выводу Павел и облегчённо вздохнул. Раз принятое решение прибавило сил. Мастер тем временем помолился и молчаливо стоял, вперив глаза в землю.

— Полно предаваться печали, Пахом! Айда за провиантом!

— Как за провиантом? Пламень же повсюду, ваше высокоблагородие! Пропадём, аки в геенне огненной!