Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

На Соборной площади перед колокольней Ивана Великого толпились егеря и гренадеры пешей гвардии. Одетые в синие суконные шинели с красными воротниками и металлическими пуговицами, с красными шерстяными эполетами на плечах и суконными колпаками на головах, они шумно спорили, ожесточённо деля добычу. Груды сваленных сундуков, ящиков со столовым серебром, картонов с домашним добром, перин, меховых шапок, шуб и медвежьих шкур, а также завёрнутых в ковры огромных, не менее трёх футов высотой, хрустальных ваз и прочей всячины возвышались на голой земле. Как выяснил Овчаров, здание колокольни занял штаб генерала Лористона.

— Господа! — обратился он к спорящим. — Я хотел бы обозреть город. Вы не против, чтобы я поднялся?

Занятые делёжкой гвардейцы ничего не имели против, и, не мешкая, Павел с Пахомом взобрались на колокольню. Взойдя на верхний ярус, они увидали пожар во всех его страшных подробностях.

Горел Казённый винный двор. С неукротимой буйной яростью пламя охватило огромное здание. Длинными синими змеями оно извивалось по железным крышам складов и магазинов, с рёвом и свистом выбрасывало наверх горящие голубым пламенем бочки с вином, которые, падая на землю, взрывались с ужасающим грохотом. Справой стороны огонь подбирался к Гостиному двору, многие лавки которого были открыты. Всё, что должно было сгореть, неприятели и оказавшиеся в нужном месте москвичи вынесли подчистую. Взглянув поверх Красной площади и реки Москвы, они увидали объятое пожарами Замоскворечье. Сильный ветер гнал разбушевавшееся пламя прямо на Кремль.

— Как разумеете, до нас огонь не дойдёт? — спросил Пахом полным тревоги голосом.

— Вроде не должен. Река остановит его. Гляди, гляди, Пахом! Она тоже горит! — в полном изумлении воскликнул Павел, указывая на воду.

Всмотревшись, они поняли, что горит не вода, а барки, стоявшие на Москве-реке. Перегруженные зерном посудины не смогли преодолеть мелководье и сели на мель невдалеке от берега.

— Ваше высокоблагородие, там тоже полыхает! — возбуждённо закричал Пахом, размахивая руками.

Новое зарево занималось вдоль реки. Горел Китай-город…

— Ну как, насмотрелись? — поймал их, спускавшихся по ступенькам Ивана Великого, один из офицеров Лористонова штаба, вышедший угомонить не прекращавших спорить гвардейцев.

Овчаров в красках обрисовал увиденную картину, отчего красивое лицо капитана изобразило тревожную озабоченность, а сам его обладатель спешно ретировался в штаб, скрывшись за дверьми Ивановской колокольни[31].

— Пойдёмте и мы, ваше высокоблагородие. Довольно уж по ночам шататься!

— Пойдём, пожалуй, однако жрать смерть как охота!

— Comrade![32] — обратился к одному не участвовавшему в общем дележе гвардейцу Павел, чья наружность показалась ему располагавшей. — Не будете ли вы любезны указать нам место, где можно достать немного провизии. Мы целый день ничего не ели.

— Un moment![33] — с готовностью отозвался француз и скрылся за углом звонницы. Спустя считаные минуты он вернулся с солониной, бутылкой ликёра и надломленной краюхой ржаного чёрного хлеба. — Извини, comrade, хлеба у самого мало, зато вина вдосталь, — весело кивая на бутылку, объяснил солдат.

Павел хотел дать ему денег, но тот отрицательно замотал головой и отошёл к своим пришедшим наконец к согласию товарищам.

— А солонину-то французы не шибко жалуют! — с жадностью вгрызаясь в затверделое мясо, усмехнулся Овчаров. — С утрась провиантом займёмся, — заходя в своё временное жилище, объявил он, разламывая остаток краюхи на две части. — В домах московских осталась провизия. Видишь, как тот гвардеец расщедрился! Да и ликёр сей, чай, не из французских погребов!

— Так-то оно так, барин, тока вот останутся ли дома московские? Огонь вона как лютует!

— Дома сгорят — в подвалах пошукаем! Ладно, давай вечерять — и на боковую, завтра судить да рядить будем.

К середине ночи огонь вобрал в себя такую мощь, что стал угрожать Кремлю. Огромные головни от горевших домов, подхватываемые ветром, сыпались на крыши кремлёвских дворцов и зданий, рискуя поджечь их. В четвёртом часу утра Пахом растолкал Павла:

— Уходить, надобно, барин, а не то пропадём почём зря!

Натянув сапоги, Овчаров выскочил в арсенальный двор, Пахом с остатками солонины за пазухой часто семенил позади. Воздух так накалился, что обжигал лёгкие; горящие головни, будто ядра-брандкугели, падали на Арсенал, осыпая огненными снопами его железную крышу.

Привязанная во дворе лошадь яростно ржала, мотала головой и брыкалась, пытаясь освободиться от ненавистной бечёвки. Высохшие деревянные балки, державшие крышу Арсенала, вспыхнули, как спички. Поднятые по тревоге пехотинцы Старой гвардии гасили пожар подручными средствами. Вооружившись мётлами, вилами, крюками и вёдрами с водой, они сбрасывали головни и поливали водой докрасна раскалённое железо кровли, однако сбить огонь с загоревшихся стропил было непросто.