Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Барышня, постояльцы требуют вас, они настоятельно просят к ним спуститься, — извиняющимся тоном лепетал в дверь управляющий.

— Опять эти чёртовы французы! Доколе можно выносить их наглые, превосходящие пределы приличий домогательства?! — поднимаясь с колен и давая наконец Анне свободу, в искреннем возмущении восклицал Овчаров.

— Остыньте, господин ротмистр! — оправляя помятое платье, строго заметила ему Анна. — Поверьте, они не преступают пределов приличий и ведут себя учтиво. А теперь, ради всего святого, уходите немедля. Игнатий проводит вас! — горячо молила она, при этом глаза её светились любовью.

Едва стемнело, маленький отряд выбрался из оврага и поспешил к Калужской заставе. Вдохновлённый состоявшимся объяснением, Павел пересел на лошадь, которую с готовностью уступил ему на время их марша Спиридон — самую норовистую из всех двенадцати, — и теперь ехал на полшага позади Меченого. До церкви Иоанна Воина добрались к полуночи. Прежде чем атаковать богадельню, Павел с Меченым спешились и бесшумно подошли к подворью.

— В богадельне всё по-старому, дети мои, — заверил встретивший их на пороге батюшка. — Пикет из двух ляхов у дверей и никакой охраны более. К пикетчикам ловчее подобраться с разных сторон. Лошадок под окнами ставьте; ежели что, вниз сиганёте и враз в сёдлах окажетесь. То, что тряпицами копыта обвязали, зело разумно. Мостовая дровяная, шаг конский далёко расходится. Да поможет вам Бог! — перекрестил их отец Серафим на прощание.

Подкравшись к караулу, Меченый со Спиридоном без труда свернули шеи охранявшим превращённую в казарму богадельню и со всеми предосторожностями пробрались внутрь. Вслед за ними вошли остальные. Лунный свет свободно проникал в отворённые из-за духоты и спёртого воздуха окна и позволял отчётливо видеть неприятелей. Разложившись по полатям, лавкам, а то и завалившись прямо на полу, смердя перегаром, смачно причмокивая, храпя и вздыхая, поляки спали. Множество опорожнённых бутылок и курительных трубок валялось на столах. Распределившись по этажам, коих числом было два, партизаны взялись за дело. Большинство неприятелей зарезали спящими, а те, кто проснулся, получил пулю или удар палаша. Люди Меченого едва успевали переменять пистолеты, прежде чем смогли осознать, что всё кончилось. Двоим ляхам удалось-таки убежать. Попрыгав из окон, они понеслись к заставе, оглашая околоток воплями о помощи.

— Уходим, Фёдор! Сейчас заиграют тревогу! — вытирая окровавленную саблю о рейтузы поверженного здоровяка улана, вполголоса бросил Овчаров.

— Всем уходить! — громко скомандовал Меченый и, подавая пример, выпрыгнул из окна первым.

За ним последовал Спиридон, и весь отряд высыпался на улицу. Вскочив на коней и погрузившись в телеги, мужики рванули из Москвы что есть мочи. Едва церковь Иоанна Воина осталась за спиной, заиграли тревогу.

— Пусти телеги вперёд! — бросил Павел Федьке, и тот немедля исполнил подсказанный манёвр.

Перестроившись, всадники скакали теперь позади летевших на последнем пределе телег, ожидая неминуемой погони. Её, однако, не последовало. Неприятель не решился на ночное преследование.

— Пора расставаться, Фёдор, а то мы таковым манером до твоей деревни доскачем! — круто осаживая коня, повернулся к Меченому Овчаров.

— Тебе же с Пахомом обратно в Москву надобно, а то ж я в пылу драки и позабыл! — смеющимися глазами взглянул на него Меченый, и в свете луны Павел явственно увидал рваный, тянувшийся от виска в обход левого глаза шрам, придающий его лицу свирепость, коей не был в действительности наделён добросердечный Федька.

Спешившись, они обнялись как братья.

— Будешь у Игнатия — сделай милость, передай мою записку, он разберётся!

— Без твоей надобности к нему собирался. Потребно докладать, как у нас тут всё путём вышло, — спрятал за пазухой послание Павла Меченый.

В обратный путь тронулись немедля. Телегу с лошадью, которую им хотел оставить Фёдор, по настоянию Овчарова не взяли.

— На своих двоих скорее добредём! — отказываясь от подарка, заверил его он.

— Через Калужскую заставу соваться не след, мало ли чего. Хотя я бы многое дал, чтоб хоть краешком глаза взглянуть, что там творится, — усмехнулся Овчаров присмиревшему после резни в богадельне Пахому.

— Тогда через какую, разумеете?

— Через Серпуховскую. Она недалече отсюда будет. Или Камер-коллежский вал перемахнём — и мы в Белокаменной! — рассмеялся он, вспомнив наставления Игнатия.