Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Овчаров собрался было последовать его примеру — спрятанные под фалдами сюртука пистолеты немилосердно врезались в спину, — но неприятель с обнажённым из ножен палашом недвусмысленно показал, что следует пройти внутрь дома. Павлу пришлось подняться по лестнице и занести узлы куда хотел француз — худой жилистый гасконец с перебитой в локте рукой.

— Bataille de la Moscowa![54] — попытался потрясти раненой рукой он (как успел заметить Овчаров, гусарский капитан) и улыбнулся. — A la notre![55] Гасконец радушно пригласил Павла разделить с ним вино и, вытащив из узла бутылку, отшиб тесаком горло. Павел не стал отказываться.

— Кажется, это бордо, капитан? — утирая губы, поинтересовался Овчаров.

— Совершенно верно, месьё! Признаться, во Франции я нечасто пивал подобные вина, коньяки и ликёры, какие мне довелось испробовать в Москве! На родине мне это было не по карману! А вы, я вижу, неплохо говорите на нашем языке и… — выдержал паузу он, — понимаете толк в вине и воинских званиях Великой армии!

— Я дворянин и помещик, капитан, а в прошлом такой же гусар, как и вы. Незадолго до этой кампании вышел в отставку и удалился в своё поместье недалеко от Вильны.

— О, Вильна! Мы проходили её! Там живут очаровательные дамы! С одной из них я имел маленькую связь! — Глаза гасконца мечтательно загорелись, и приятные воспоминания далеко унесли его.

— Да, полячки чрезвычайно милы! — не без оснований поддержал капитана Овчаров.

— Простите моё небрежение, я не знал, кто вы, поэтому заставил тащить эти чёртовы тюки. Позвольте представится: капитан Верней!

— Ротмистр Овчаров… Ротмистр в отставке, — после некоторой паузы отрекомендовался Павел.

— Каким ветром вас занесло в Москву в такое неподходящее время, месьё Офшарофф?

— Был задержан в Смоленске, куда приезжал по личным делам, ну а затем неотрывно сопровождал вашу армию аж до самой Москвы. Будучи прикомандирован к Главной квартире по приказу…

— Вы видели императора?! — не дослушав рассказ Овчарова, в сильнейшей экзальтации вскричал Верней.

— И не раз беседовал с ним.

— Невероятно! Я, служивший под его началом и проведший три кампании, не могу похвастаться, что имел счастье говорить с ним. А вы, русский… Поразительно! — не переставал возбуждённо повторять он.

— У меня будет к вам просьба, капитан, — видя расположение к себе гасконца, решил попытать счастья Павел.

— К вашим услугам, месьё Офшарофф!

— Мне со слугой, — он указал на слонявшегося под окном Пахома, — надобно непременно попасть в Кремль, к маршалу Бертье. Дабы избегнуть гибели, когда бушевал пожар и всё вокруг превратилось в огненный океан, мы покинули Кремль и вышли из Москвы, успев угодить в лапы казаков, принявших нас за шпионов. Теперь же, чудом спасённые, мы возвращаемся, и я хотел бы, чтобы насилие… э-э-э… не повторилось и мы благополучно добрались бы до места. Не могли бы вы дать провожатого?

— Леруа! — крикнул Верней, выглянув из окна. — Проводишь русских господ в Кремль! — указал он на стоявшего внизу Пахома и приблизившегося к окну Павла.

— Благодарю вас, капитан, а то, знаете ли, не хотелось вдругорядь попасть под ношу и оказаться на противоположном конце города.

— Я вас отлично понимаю, месьё Офшарофф. Ещё по глотку — и в путь, — поднёс он к губам Павла бутылку.

— Ваше здоровье, капитан! — Павел отпил вина и возвратил бутылку.

— Что ж, ступайте, Леруа вас ждёт! Может, когда-нибудь и свидимся, — с философской грустью бросил гасконец.

Леруа, рослый крепкий сержант с пшеничными бакенбардами и выразительными усами, в точности выполнил приказ Вернея и проводил их до Спасских ворот. По дороге им встретились полки кавалерии, шедшие в центр города. У кирасиров лошади были вороные, у уланов — гнедые, у гусар — серой масти. Павел с удивлением отметил, что лошади были свежи, здоровы и неплохо откормлены, а люди веселы и хороши собой.

«Похоже, в Москву вошли резервы с продовольственными фурами», — подумал он, глядя на улыбавшихся кавалеристов, некоторые из которых за время марша к Москве обросли длинными окладистыми бородами. Облачённые в белые мундиры кирасиры смотрелись внушительно и грозно, а их медные каски с длинными красными хвостами замечательно блестели на заходящем солнце. У каждого за плечами висел карабин, а на левом бедре — широкий и длинный палаш. Уланы выглядели скромнее. В синих мундирах, в высоких четырёхугольных киверах и с короткой пикой в руке, они замыкали двигавшуюся шагом колонну, в середине которой теснились ряды гусар. В тёмно-зелёных мундирах с нашитыми на груди шнурками жёлтого цвета, в высоких меховых шапках с разноцветными султанами и блестящими гербами Франции, они имели бравый и воинственный вид. Всю картину портили овсяные снопы, прикреплённые к передней луке седла каждого кавалериста, из-за чего всадники выглядывали как бы из-за покрытого жатвою поля.

«А с фуражом у них плоховато. Видать, каждый должен сам заботиться о своей лошадке. Бьюсь об заклад, и двух недель не пройдёт, как от этой блестящей кавалерии не останется и следа!» — хмыкнул Павел, провожая взглядом удалявшихся конников.