Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

«Умиротворительный» исход дела с Бонапартом сгорел не в одном камине Зимнего дворца Александрова кабинета. Он сгорел и в Тарутине. Едва Лористон показался на аванпостах русской армии, как о прибытии высокопоставленного французского эмиссара узнали в Главной квартире. Как ни хотел светлейший сохранить предстоящие переговоры в тайне и провести их не в Тарутине, а втихомолку и без свидетелей на аванпостах, ему не удалось это сделать. Первым забеспокоился начальник Главного штаба обеих армий генерал от кавалерии Беннигсен и дал знать сэру Роберту о приезде посланца Бонапарта. Вильсон тотчас навестил фельдмаршала в его резиденции в Леташёвке, отстоявшей на версту от Тарутина, и напомнил ему строгое предписание царя о недопустимости сношений с неприятелем. Дальше — больше. Извещённые британцем герцоги Ольденбургский[61] и Вюртембергский сделали Кутузову совместный демарш и пригрозили пожаловаться Александру. Чем более широкий круг лиц посвящался в суть грядущего события, тем скорее таяло желание светлейшего вести эти переговоры. Кутузов понял, что огласки избежать не удастся и, подчинившись обстоятельствам, поплыл по течению, отказавшись играть свою партию.

Он провёл переговоры с Лористоном, однако, ощущая на себе сверлящие взгляды десятков заинтересованных лиц, сделал это формально, не проявляя личной инициативы. Он отказал ему в пропуске в Петербург, сказав, что изложенные им предложения императора Наполеона будут записаны с его слов присутствовавшим в Тарутине доверенным лицом императора Александра князем Волконским и отправлены с ним немедля в столицу. Князя пригласили, и под диктовку Лористона он записал всё, что тот устно изложил фельдмаршалу.

Глава 11. Москва французская

— Сию камору займём, здесь сухо и печь справная. А то, сам ведь знаешь, без оной нам бумагу должным манером состарить затруднительно будет. Посему давай всё сюда перетащим, а касательно замка… — Павел указал гравёру на валявшийся на полу, сорванный вместе со скобой тяжёлый амбарный замок, — я с лейтенантом потолкую.

К вечеру, с одобрения курировавшего их «секретное производство» лейтенанта, переезд состоялся, наружный замок исправлен и навешен на прибитую крепко-накрепко скобу, ключи подобраны, а с внутренней стороны Пахом приладил надёжный засов, дабы уберечься от неожиданных вторжений любопытствующих посетителей. Ставить особый знак на гравировальной доске, дабы изобличить собственноручную ассигнацию, Овчаров пока не спешил. Он решил напечатать определённое количество правильных банкнот, чтобы самому воспользоваться ими в будущем. Как только лейтенант уходил, получив очередную партию ассигнаций, они вновь запускали машину и работали на себя. Пахом не перечил Павлу, хотя и не одобрял его «сверхурочной» деятельности. Акулина мало-помалу освоилась, пообвыкла и, переодевшись в принесённый гусарами гардероб, с удовольствием щеголяла в нём по Кремлю, вызывая одобрительные улыбки гвардейцев и собирая богатый урожай конфет, печенья, кусков сахара и прочих найденных в московских погребах припасов.

— Добытчица-то наша, Акулина, сызнова полный подол гостинцев нанясла! — ласково глядя на девочку, встречал её возвращение мастеровой.

— Совсем барынькой стала. Все тебя любят да лелеют! Ишь сколько подарков надавали! — вторил ему ротмистр и невольно задумывался. Не за горами объяснение с господами девочки Давыдовыми. И неизвестно, как они на его предложение посмотрят. Да и Анне надобно об ней рассказать, — тревожился за судьбу Акулины Павел.

— Пахом, ночью зачнём печатать сторублёвки. Где те, исправленные тобой доски? — через пару дней усиленной работы с десятирублёвками спросил он гравёра.

— В сундуке припрятаны, барин.

— Поменяй их заместо красненьких, а то дело подвигается весьма неизрядно. Номинал маловат. Подобным манером я потребную сумму нескоро соберу.

— А как с ихним лейтенантом быть? — засомневался нахмурившийся гравёр.

— С ним я что-нибудь придумаю. А может, — Овчаров задумался, — ничего придумывать и не стану. Полагаю, за несколько ночей мы довольное число банкнот изготовим и сызнова за красненькие возьмёмся. Токмо до́лжно будет на доске той росчерк, для глазу едва уловимый, пририсовать.

— Мне-то што, барин, надобно — так подрисуем! Делов-то с гулькин нос, — насупленно буркнул Пахом и отвернулся.

Овчаровская затея всё более настораживала его. За три ночи, как и обещал Павел, они управились со сторублёвками и, поставив необходимый росчерк на гравировальной доске, вернулись к изготовлению красненьких. Лейтенант не заметил едва видимой закорючки и без тени подозрения принял ассигнации, как и прежние, без опознавательного знака, не забыв оставить расписку.

— После полудня пойду на Поварскую, надобно генерала Сокольницкого навестить да испросить вестей о Кшиштофском. А то что-то сержант Брюно со своими гвардейцами молчит и к нам глаз не кажет, — объявил о возникшем намерении Овчаров.

— Воля ваша, барин. Тока за Акулькой один я, боюсь, не угляжу, больно шустра и непоседлива стала! Не дитё, а сущее наказание!