Из книг мудрецов (проза древнего Китая)

—      Да, я не ты, — сказал Хуэй-цзы, — и, конечно же, тебя не знаю. Но ты-то уж, точно, не рыба и уж никак не можешь знать, в чем ее радость.

—      Позволь вернуться к началу, — сказал Чжуан- цзы.— Ты ведь сказал так: «Откуда тебе известно, в чем радость для рыбы?» Значит, ты уже знал, что это мне известно, — потому так и спросил. Я же про это узнал, прогуливаясь по мосту над Хао.

***

ИЗ ГЛАВЫ XVIII

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы, сидя на корточках, стучал по глиняной корчаге и распевал песни.

—      Ты прожил с нею жизнь, — сказал Хуэй-цзы, — нажил детей. А теперь, когда она, состарившись, умерла, не только не плачешь— а еще и колотишь в посудину, распеваешь песни. Это уж слишком!

—      Нет, ты не прав, — сказал Чжуан-цзы. — Когда она умерла и я остался один — мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом — когда она еще не родилась; не только не родилась — еще не обладала телом; не только телом — но и эфиром -ци. Растворенная в мутном Хаосе, она стала преображаться—и обрела ни; ци преобразилось — и возникло тело; тело преобразилось — и возникла жизнь. А ныне вновь преображение — и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года: за весною — лето, за осенью — зима. Так зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит — не понимать велений Судьбы. Вот я и перестал плакать.

***

Чжилишу и Хуацзешу обозревали холм Темного брата в пустынях Куньлуня — место упокоения Хуан-ди. И вдруг на левом локте у Хуацзешу выросла опухоль — и он, от отвращения, содрогнулся.

—      Что, страшно? — спросил Чжилишу.

—      Нет,— ответил Хуацзешу,— чего мне страшиться? Ведь жизнь дается нам взаймы — берем ее в долг и живем. Жизнь — это прах и грязь, а жизнь и смерть—что ночь и день. Мы только что навестили того, кто уже превратился. А теперь превращение коснулось меня самого. Так чего же мне страшиться?

***

Чжуан-цзы по дороге в Чу наткнулся на пустой череп — совсем иссохший, но еще целый — и, постучав по нему кнутовищем, спросил:

—      Отчего же ты стал таким? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под секирой на плахе, служа обреченному царству? Или зачах от стыда, опозорив дурными делами отца и мать, жену и детей? Или не вынес мук голода и холода? Или просто скончался от старости?

И, прекратив на том расспросы, положил череп себе в изголовье и улегся спать.

Ночью череп явился ему во сне и сказал:

—      По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты расспрашивал, заботит только живых, а мертвецы и знать этого не знают. Хочешь— я расскажу тебе о мертвых?

—      Хочу,— сказал Чжуан-цзы.

—      У мертвых,— сказал череп,— нет ни государя наверху, ни подданных внизу; не знают они и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратись ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

—      А хочешь, я попрошу Владыку Судеб возродить твое тело, отдать тебе кости, кожу и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?

Но череп ответил, сурово насупившись:

—      Неужто же я променяю царские услады на людские муки?

***

ИЗ ГЛАВЫ XIX

Конфуций направлялся в Чу. И вот, выйдя из леса, он увидал, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.

—      До чего же ты ловок! — сказал Конфуций.— Видно, владеешь каким-то секретом?

—      Да, есть один,— ответил горбун.— В пятую и шестую луну кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю: если не скатятся, то из цикад от меня удирают немногие; если не скатятся три — удирает одна из десятка; а уж если не скатятся пять — тогда будто руками собираю. Стою — как пень, руку тяну — как высохшую ветку. И пусть огромны небо и земля и много в мире всякой твари — у меня на уме только крылышки цикады. Не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю — как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

—      «Если волю не рассеивать — она сгустится в душе»— да это же сказано прямо про нашего горбуна!

***

Янь Юань сказал Конфуцию:

—      Когда я переправлялся через пучину Шаншэнь, перевозчик правил лодкой как некий бог. Я спросил у него: «Можно ли научиться так править?» И он ответил: «Можно. Хороший пловец выучится этому за несколько раз. Ныряльщик же справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел». Я стал его расспрашивать, но больше он ничего не сказал. Осмелюсь вас спросить — как надо понимать его слова?

И Конфуций ответил так:

—      «Хороший пловец выучится этому за несколько раз» — потому что забывает про воду. «Ныряльщик же

справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел» — оттого что пучина для него — та же суша, а опрокинутая лодка — подобна повозке, что катится вспять. И если даже перед ним вся тьма вещей перевернется и покатится назад — он не обратит внимания: с любой поездкой справится шутя.

***