..из коллекции Марка Пекарского

Оказался я однажды в маленьком немецком городке-деревушке Хюльцвайлер где-то в земле Саар на границе с Францией. Жил я в доме рабочего автомобильного завода Форд Влади и его жены Гизели. Точнее, дом принадлежал родителям Влади, которые располагались на первом этаже. На втором обитали «молодые», которым было где-то под сорок. Меня поселили в маленькой гостевой комнатке, показав прежде всего самое необходимое – ванную и туалет и лишь после этого провели по своим владениям. Собственно, показывать особенно было нечего, так как домик был маленьким. Главной достопримечательностью был миниатюрный уютный дворик с зеленеющей травкой на всех его тридцати квадратных метрах. Посредине стоял обеденный стол, гостеприимство которого мне предстояло оценить очень скоро. Из дворика путь пролегал прямёхонько на кухоньку, и здесь, желая понравиться хозяевам, я воскликнул: «О, я очень люблю кухню!» … Но, произнося эту фразу по-немецки, я забыл об умлауте – двух точечках, смягчающих звук и. В результате вместо кЮхе у меня получилось кУхе. Гизель взглянула на меня с недоумением, затем просветлела и поправила: кухен. Я обрадованно закивал головой: «Ja, ja, naturlich Kuchen!»

Ax, я тёмный! Ведь я не знал, что по-немецки Der Kuchen обозначает пирог, пирожное. Рассказ мой будет неполным, если я не раскрою один маленький секрет: я с детства не жалую всяческие сласти, будьте варенье, конфеты, пирожные, – при виде всего этого мне становится просто нехорошо… Моё языковое невежество было наказано по полной программе: в конце обеда матушка Влади торжественно внесла и поставила прямо передо мной бисквит – длинный, с витиеватыми розочками из сливочного жирного крема… Сладкое; меня не поймут, если я опишу хотя бы малую часть моих ощущений от поедания этого изделия, и потому умолкаю.

Мои злоключения на этом отнюдь не закончились. Через неделю состоялся мастеркласс для студенток-русичек из соответствующего Саарбрюккенского вуза. В программе были частушки русского народа. Сутра приводился в порядок учебный инвентарь: мужчины наладили очаг и подвесили над ним на цепи колесо от телеги, женщины замариновали мясо и выставили рядами бутыли со шнапсом. Вечером рядом с очагом уселись развесёлый председатель Баховского общества сантехник Иоахим и совершенно окосевший от дегустации горячительных субстанций специалист по старинным духовым инструментам, артист московского ансамбля Мадригал. Первый держал в руках концертину — аналог русской гармошки, второй прилаживал к коленям (точнее, где-то рядом с ними) откуда-то взявшуюся русскую балалайку. Видно было, что дуэт был сыгранным и спитым. Прозвучало музыкальное вступление состоявше из сложной цепочки гармоний – тоника-субдоминанта-доминанта-тоника, – и понеслась душа в рай: я что есть мочи, на всю округу орал частушки, студентки-русички, сбившись в кучку, аккуратнейшим образом записывали услышанное в свои тетрадочки. «Пение» по их просьбе иногда прерывалось, и приходилось разъяснять некоторые поэтические термины и их правлильное произношение. – «Lieber Mark! Was ist ein Wort aus Tschastuschka „дефки ф озере купались, … резиновый нащли, до того они смеялись даже ф школю не пошли“». Что «резиновый» они нашли? И как правильно произнести это слово?» – допытывались они…

Так продолжалось довольно долго: Негг’ы раскачивали над костром колесо с шашлыками и щедро поливали его шнапсом, Frauen щедро подносили тот же шнапс солисту для промывания горла и освежения голоса, ваш покорный слуга, «солист», орал частушки, полоскал горло…

Результат мастеркласса оказался весьма эффектным: на следующий день я попал на операционный стол больницы в Саарлуисе, где нож упорядочил то, что с моего музыкального детства было нарушено поднятием ударных тяжестей, а также невоздержанным принятием накануне на грудь германских горячительных жидкостей. В ожидании лежал я на больничной койке животом вниз, больным местом кверху, а белый как лунь профессор Шмидт, совершавший на театре больничных действий ежедневный обход, лишь взглянув на меня, всё просёк и изрёк: «ОП[13] – завтра. Salbe, bitte». Ассистент послушно вложил в его руку вату с волшебной мазью, и тот монаршим жестом благословил моё больное место.

После операции Гизель и Влади регулярно меня навещали, каждый раз принося самые разнообразные Kuchen — всегда неизменными оказывались розочки. Медсестрички, таким образом, бывали регулярно осчастливлены и необыкновенно заботливо обходились со мной – как в целом, так и с больным местом в частности.