Из меди и перьев

Дверь скрипнула, вошла служанка с водой для цветов. Оба резко обернулись, отпрянули друг от друга. Девушка вздрогнула, и вода из кувшина слегка залила ковер.

Сольвег выдернула свою руку из пальцев Эберта, будто и не было ничего. Подошла к служанке, наотмашь ударила ее по щеке. Девушка вскрикнула и уронила кувшин.

Хлопнула дверь и только мелькнул зеленый подол платья его невесты.

– Я что-то пропустил? – голова Микаэля выглянула из приоткрытой двери. – Почему твоя благоверная вылетела отсюда, как оса из гнезда? В общем-то, она и есть оса, но все равно интересно.

– Служанка разлила воду, – ответил Эберт. – Сольвег на платье тоже попало.

Другу знать истинную причину совсем ни к чему. Девушка закрывала покрасневшую щеку ладонью и хныкала.

– И она ударила это невинное дитя! – Микаэль возмутился. Он широким шагом пересек комнату и крепко обнял пострадавшую. Та даже плакать перестала.

– Господин Ниле, что вы, позвольте, – лепетала она, пока Микаэля все охватывал гнев праведный.

– Это переходит все границы, мой дорогой, – разглагольствовал он, и рыцарь с тоской понял, что тот еще долго не будет молчать. – Когда страдают вот такие прекрасные невинные создания, то небеса плачут и все ангелы на них тоже!

– Прям все?

– Все! – отрезал Микаэль, не заметив издевки и продолжая прижимать служанку к своему плечу.

– Микаэль?

– Что?

– Девушку-то отпусти. А ты ступай и не держи обиды на свою госпожу. Ты тут совершенно не при чем.

Южанин нехотя убрал руки, сунул служанке монетку, потрепал ее по щеке.

– Душа у меня болит за невинных, ты же знаешь.

– Особенно, когда в невинных ходит хорошенькая девчонка, конечно же знаю.

– Ты беспросветный циник и в тебе отсутствует даже капля романтики, – Микаэль развел руками и развалился в кресле. – К слову, чем ты так разозлил Сольвег, что она чуть не убила меня этой дверью?

– Хмм, пожалуй, именно тем, что я беспросветный циник без капли романтики, – пробормотал Эберт, с легким смятением вспоминая и поцелуй, и полный бессильной ярости взгляд.

– Я всегда знал, что она беспутная стерва.

– Мы все еще в ее доме. И она все еще моя невеста. Придержи свой язык, пока не поздно, а сейчас вставай и уходим отсюда.

Микаэль ворча вылез из мягкого кресла и нехотя поплелся за рыцарем. Впрочем, его недовольство начало сходить на нет, и он опять продолжил описывать, как они пойдут вечером на ярмарку, как возьмут с собой Каталину – ведь она такое прелестное дитя! – как они купят ей кулек засахаренных каштанов, а заодно возьмут и себе, все равно никто не узнает. А полакомиться после трудового дня и вовсе не грех. Как потом пойдут к его матери, госпоже Рузе, а какой сливовый пирог она печет, оближешь пальчики, даже служанок не допускает к готовке.

Микаэль все говорил и говорил, а Эберт с удивлением чувствовал, как на груди у него скребут кошки. Казалось бы, поцеловала девушка, невеста, признанная красавица, краше которой в городе не найти, чего же проще, чего желаннее. Только вот от любой бы девчонки это было б приятней. А Сольвег. А что Сольвег. Той захотелось посмеяться, она в своем праве, а он лишь почувствовал себя такой же разменной монетой, как и прошлые ее знакомые, того ли ему хотелось от брака. Он помотал головой, отгоняя наваждение, и постарался вновь начать слушать друга, хоть то и было невыносимо. А с Сольвег он все прояснит. Потом прояснит, непременно. Все наладится, как же иначе. Они еще станут друзьями, он верит. Он натянул поводья, поравнялся с Микаэлем и слегка улыбнулся его болтовне. Громкий стук лошадиных копыт по мостовой отгонял тревожные мысли.

Глава IV

Дверь покоев хлопнула и жалостно заскрипела. Сольвег нервно отстегнула тяжелые серьги, коснулась холодными пальцами уставших ушей, а жемчужные капельки с остервенением отбросила в угол. Если служанка найдет их и решит прибрать к рукам – тем же лучше, будет повод отправить надоедливую девчонку под стражу. Ее счастье, что сегодня отделалась оплеухой. Она устало рухнула в кресло, облокотилась на крошечный стол с кучей ящиков и уставилась в зеркало. Зеркало было дорогое, без единой царапинки, выпуклости, точно застывшая водная гладь. Отец никогда не скупился ей на подарки. Денег он вообще считать не умел, оттого и заложено теперь все подчистую. А она – она, достойная даже править и властвовать, достойная титула герцогини, должна изворачиваться, хитрить, лебезить, лишь бы никуда не делся этот бродяга без роду и племени, этот жалкий торгаш с толстым кошельком и до ужаса раздражающей честью.