Из ниоткуда в никуда

– Хорошо. Предположим, что я выкладываю в соцсетях свои фотографии в одном нижнем белье. При этом по-максимуму использую свое мастерство художника. В таком случае, ты изменишь свое мнение?

– Ты таким не занимаешься.

– Это не ответ.

– Любой художник вправе самовыражаться по-своему.

– Ты бы посмотрел на подобное искусство?

– Я не знаю.

– Лучше подумай над ответом. Мало ли, это может кого-нибудь обидеть.

– Возможно посмотрел бы.

– Если бы стоял выбор смотреть на меня без одежды или на супрематизм – что бы ты выбрал?

– Тебя.

– Тогда последний вопрос – если бы я стала твоей девушкой, ты бы мне разрешил заниматься камхорингом?

– Нет.

– Очень жаль, Феликс, но мы несовместимы.

– Почему? Ты обещала доказательства в конце.

– Хорошо, они будут. В отличие от тебя, я смотрю на вещи реально. В жизни нет никакого вдохновения. Людьми всегда движет возбуждение, просто каждый направляет его, как и куда может. Лично меня восхищает женское тело – в белье или без него – не важно. Привлекательная грудь и пышные ягодицы – вот настоящее искусство. Идеальная геометрия.

– Хочешь сказать, что ты и сама занимаешься эротической фотографией?

– Обожаю, когда на меня голую смотрят и восторгаются.

– Это все провокация. Я тебе не верю.

– Ты сейчас в линзах?

– Что? Нет, я их не ношу.

– А очки где?

Феликс потянулся к переносице рукой, вспомнив, что в последнее время везде ходил в очках. Теперь, когда Василиса заострила на них внимание, он вспомнил, что они спали с его лица, когда он упал на кофейный столик.

– Похоже, оставил дома.

Ни с того ни сего Воскресенская встала, отошла от скамейки на пару метров и оглянулась по сторонам. Удостоверившись, что вокруг никого нет, она завела правую руку за спину и стала медленно поднимать подол своего платья. Юбка скользила по гладкому капрону, пока не обнажила две шелковые ленточки подтяжек для чулок. Немного повременив (похоже, так она дразнила), Василиса буквально на какое-то мгновенье задрала свою одежду еще выше, чтобы показать две выпуклые округлости, украшенные тонкой полоской кружевного белья.

– Теперь веришь?

Феликс попытался что-то сказать, но рот онемел, звуки не шли.

– Теперь я точно ухожу. Прощай.

Василиса Воскресенская испарилась. Феликс Флейман открыл глаза.

XII. История русского степничества

Феликс отодвинул щеколду и выбежал на лестничную клетку. Женя, в надежде, что он еще обернется, проводила молодого человека глазами до лестничной клетки, но он очень быстро скрылся из виду.

«Перестань жалеть себя, – сказала себе Женя, пытаясь сдержать подкатившие к глазам слезы. – Ты ему неинтересна, смирись уже с этим. Ты – Женя, а Женя не создана для серьезных отношений. Этим все сказано».

Женя вернулась в комнату. На полу по-прежнему валялись книги и канцелярия, которую она не успела собрать. Вновь присев у стеклянного столика, Женя обнаружила знакомую вещь – очки. Видимо, они слетели с Флеймана, пока тот падал.

– Вот нелепый, – проговорила она и рассмеялась. Надев на себя очки, Женя встала и подошла к зеркалу. Подражая манере Флеймана говорить с какой-то напыщенностью, она произнесла: – Фантазия и воображение – это два уникальных дара, которые отличают нас от животных… Бред какой.

Безразличный, самодовольный, смешной – Женя не понимала, чем так ей нравится Флейман. Возможно она просто устала быть одинокой, потому цепляется за первого встречного.

– А ведь он даже не спросил, почему я не появилась тогда на собрании.

* * *

Бум, бум, бум – раздался неожиданный грохот, от которого я слетела с кровати. Полусонная и хмурая, я поползла на ощупь в коридор, собирая ногами углы проклятой мебели. Еле раскрыв слипшиеся веки, я посмотрела в глазок – некое существо стояло и долбилось в мою дверь.

– Здравствуйте, – произнесло оно хриплым писклявым голосом в образовавшуюся щель между стеной и дверью.

– Здрасьте, – ответила я и смерила глазами эту странную антропоморфную особь. Отдаленно она напоминала запустившее себя, заплывшее жиром тело, которое уже перестало напоминать не то чтобы женщину, но даже человека.

– Пройдите, пожалуйста, соцопрос, – сквозь зубы процедило оно.

– Что, с раннего утра решили людей доставать?

– Простите. Но уже два часа дня.

– Как два часа?

– Вот, смотрите, – буркнуло оно и показало в пухлой ручке экран своего старого кнопочного телефона. На нем значилось пятнадцать минут третьего.

– Я в два должна была быть уже на станции! – в панике я захлопнула дверь.

Добежав до дивана, я схватила лежащий у подушки телефон и раскрыла будильник – по неведомой мне причине он был отключен.

– Ну, почему? – вырвалось из меня.

В спешке забежав в ванную, я стала считать: две минуты на зубы, одна на одежду, пять – до метро, десять – до вокзала, еще столько же до электрички, и не меньше двадцати до Палкино. Ей-богу, в лучшем случае можно успеть за час.