Из одного металла

Вдруг где-то в глубине леса, вначале глухо, а затем все явственней, зарокотало. По звуку — танковый двигатель. Сомнений нет: фашисты хотят заставить советскую машину обнаружить себя. Вскоре из леса выкатил вражеский танк. Осторожно, словно на ощупь, пошел прямо к мосту. Явно провоцирует. Ну что ж, встретим.

— Приготовиться! — выждав, подал команду Малов. — Бронебойным... Огонь!

Тридцатьчетверка знакомо дернулась от выстрела. И тут же Малов увидел, как немецкий танк качнулся, словно наехал гусеницей на валун, развернулся, встав поперек дороги.

— Огонь! — повторно скомандовал младший лейтенант.

И вражеский танк вначале нехотя, а затем все сильнее зачадил. Но радоваться успеху некогда. Они уже обнаружены. И вот-вот тридцатьчетверку накроет шквал артиллерийского огня.

— Дима! — крикнул Еремину Малов. — Давай задний ход! И — вдоль берега! Да зигзагами, зигзагами!

Но странное дело, вражеские батареи на этот раз молчали. Неужели снялись по темноте и отошли? Не может быть.

И вдруг... Вот теперь-то он понял, почему молчали вражеские батареи. Как это он просмотрел, когда немцы подкатили эти два орудия?! Они всего метрах в четырехстах. Теперь ждут, что танк, развернувшись, пойдет в обратную сторону.

«Что ж, надейтесь, — со злорадством подумал о вражеских артиллеристах Малов. — А вот мы вас сейчас...»

Но не успел он подать команду, как возле левого фашистского орудия вскинулся султан разрыва. И в тот же миг в наушниках у Малова раздался возбужденный голос:

— «Чайка», я «Сосна», мы на твоем берегу! Принимай помощь! Иван, ты слышишь меня? Я на твоем берегу! Бью по двум противотанковым!

Это был Кондрашин.

С противотанковыми пушками они вдвоем расправились довольно быстро. И вот тут-то злым огнем ощетинились молчавшие до поры артбатареи со стороны леса.

Обе тридцатьчетверки утюжили прибрежную полосу безостановочно, не отвечая на этот огонь. Малов и Кондрашин были уверены, что главное — впереди. Следовательно, нужно беречь снаряды.

Но снаряды — это еще не все. Таяло и горючее в баках.

Уже не раз рука Малова тянулась к ручке радийной настройки. Не терпелось переключиться на знакомую волну «Стрелы», поторопить. Но командир бригады, конечно же, и сам отлично понимает, что им здесь, за мостом, не сладко. И коль не выходит пока в эфир, значит Таплакен оказался довольно крепким орешком. Следовательно, и там сейчас жарко.

Мысли Малова перебил тревожный доклад Разгулина:

— Командир, танки! Идут на мост... с пехотой!

Младший лейтенант приник к смотровой щели. Действительно, из леса на равнину выкатилась одна стальная коробка, вторая... Ого, пять танков! И автоматчиков за ними — не меньше роты.

Вот оно — главное, начинается!

— «Сосна», я «Чайка», видишь коробочки? — запросил Кондрашина Малов.

— Вижу, — коротко ответил тот.

— Не горячись, подпускай ближе.

Вражеские танки шли неспешно, не отрываясь от пехоты. Огня не вели. Зато артбатареи буквально ошалели.

И Малов понимал тактику врага: гонять, гонять советские тридцатьчетверки по береговой кромке, не давать им возможности даже на короткую остановку.

Но — хитрость на хитрость. Вот этого-то фашисты явно не ожидают. И Малов командует своему механику-водителю:

— Дима, разворот! Идем с фрицами на сближение! — И уже по внешней связи: — «Сосна», делай, как я!

Да, гитлеровцы действительно не ожидали подобного. Советские тридцатьчетверки не мечутся по берегу, а на высокой скорости вырвались из огненной полосы и идут на сближение! Это же против логики!

Батареи, не успев сменить прицел, выбросили еще с десяток снарядов по пустому месту и ... смолкли. Ведь теперь можно угодить и по своим. Именно это и учитывал Малов, решаясь на столь дерзкий маневр. По его команде Еремин тут же взял на себя оба рычага управления. Тридцатьчетверка замерла. Грянул выстрел. Фашистский танк вздрогнул и стал, раскуриваясь чадным дымом. Его сосед начал было разворачивать угловатую башню, да не успел. Страшной силы взрыв приподнял и скинул эту башню в сторону. Снаряд, выпущенный танком Кондрашина, попал, видимо, в боеукладку.

— Отходим! — крикнул Еремину Малов. Он отыскал глазами машину Кондрашина и передал:

— «Сосна», следи за мной. Сейчас отходим, но затем — новый разворот и повторим. Как понял, прием...

Но что такое? Тридцатьчетверка Кондрашина стала. Подбита? Вроде не дымит. Что со связью?

— «Сосна», «Сосна»! Я «Чайка». Иван! Ты слышишь меня, тезка? — с тревогой позвал Малов.— Ты слышишь меня?!

«Сосна» молчала...

* * *

Кондрашин с трудом открыл глаза. Голова раскалывалась от шума. Поднял руку, чтобы потрогать шею. И вновь потерял сознание.

Вторично очнулся от чьего-то голоса, звавшего:

— Командир! Товарищ старший лейтенант! Да откройте же глаза! Вы живы?

— Кажется, жив...

Совсем рядом увидел лицо склонившегося над ним младшего сержанта Снегирева.

— Кажется, меня контузило, — еле шевеля непослушными губами, сказал Кондрашин. Спросил: — Не горим?

— Вроде, нет, — ответил Снегирев. Потянул носом воздух. — Не пахнет...

— Что... с остальными?

— Стрелок-радист убит. Савин ранен, вести машину не сможет, — доложил Кондрашину Снегирев.