Из огня да в полымя

Таких, как ты сжигали на кострах.
Таких, как ты священники боялись.
А я обожествлял тебя в стихах,
А я хотел, чтобы тобою восхищались.

Таких, как ты старались избегать.
Таким, как ты в глаза смотреть не смели.
А я часами о тебе умел мечтать
И слушать: о тебе ли шепчут ели?

Таких, как ты не знали на балах.
Таких, как ты туда не приглашали.
А я тонул в пронзительных глазах,
И упивался собственной печалью.

Таких, как ты не смели обижать,
Но отвернись – так зло плевали в спину.
А я от всех тебя желал оберегать,
Кричал, что не отвергну, не покину!

Любил тебя, тобою восхищался!
А ты смеялась с искоркой в глазах,
А я любил, но все же убеждался:
Не зря таких сжигали на кострах.

Асия

Запись из дневника Эванджелины

Этот день ничем не отличался от других. Такой же полный забот и весёлой болтовни сестёр. Но сегодня так болело сердце, словно каждое воспоминание о доме превратилось в ядовитые стрелы и вонзились в него, заставляя конвульсивно биться и кровоточить.

И я вернулась сюда, домой, повинуясь минутной слабости. Чтобы просто взглянуть на то, чего у меня уже никогда не будет.

Зима. Снег мягко опускается на соломенные крыши деревенских хижин, поблёскивая в лунном свете так, что кажется, будто с тёмного ночного неба на нас сыплются миллиарды маленьких звёзд. И вспоминается детство… В такую погоду дома пахло сыростью, любимым яблочным вареньем и вином. В небольшом очаге потрескивали поленья, беззаботно плясали весёлые язычки пламени, но холод всё равно проникал к нам, заставляя съёживаться комочком и плотнее кутаться в старое меховое одеяло из медвежьей шкуры. Его мне папа с мамой подарили, давно, на день рождения. Ещё одно маленькое напоминание о детстве. Я боюсь говорить о прошлом вслух, надеясь не разрушить то, что осталось от счастливого времени. Наверное, поэтому я так рада найти тебя, старую тетрадку, которую я стащила сегодня с прилавка вместе с парочкой чуть более годных вещиц. Тебе можно рассказать всё, и ты не посмеёшься, называя меня глупым несмышлёнышем, как сделали бы другие. Хотя, если честно, они были бы правы.

Когда мама была жива, мы вели хозяйство: у нас были овцы, свиньи и хорошая корова. Мама отводила от них сглаз и порчу, нашептывая заговоры на здоровье и удачу, потому скотина была хорошая, благодаря чему у нас всегда был сытный обед на столе. Я тогда любила вставать рано утром, чтобы подоить корову, вымыть её, содержать в порядке свинарник и успеть при этом поиграть с соседскими ребятами. Игры были презабавные – мы воровали яблоки с чужих огородов наперегонки, обдирая руки, дрались на палках, валялись в грязи, купались. А вот такими холодными зимами строили снежных баб, кидались снежками, грызли сосульки и катались по замёрзшему озеру, иной раз набивая огромные синяки. Я умела улыбаться любой мелочи, сносить много невзгод. Наверное, потому, что в нашем маленьком сплочённом селении почти все беды были общими. Никто не выделялся – все одинаково бедные, как церковные крысы. Кормильцем нашим был лес, окружающий со всех сторон, как нерушимая и крепкая стена. Иногда мне очень хотелось знать – а что там, за этой «стеной»?

Вернувшись как-то вечером с прогулки, я принесла в избу полные корзины малины и черники. Мама сушила травы, а папа корпел над лекарством.

– Мне всё время кажется, что ещё чуть-чуть, и я, наконец-то, доберусь до края леса, – весело щебетала я, перемывая ягоды в огромной глиняной посудине, – Но он будто бесконечен… а ты знаешь, мама, что там – за лесом?

– Мир, – та пожимала плечами, ласково глядя на меня болотно-зелёными глазами, – но не такой, к какому мы привыкли. Жестокий. Люди там другие, другая жизнь. Не думай об этом, Эва… Лес нас бережёт и кормит. Иного не надо.

Я покорно кивала. Неизвестный мир манил, но пугал. И, конечно, я уже не представляла себе жизни без леса. Ведь я – его дитя, его выкормыш, он – моя стихия и благодать. Неотъемлемые части единого целого, словно бы с одой душой на двоих…