Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

И, однако, он не проронил ни слезинки. Приказал кучеру повернуть домой, взял на руки тело своей дочери и послал за врачом не для того, чтобы пытаться вернуть ее к жизни, так как душа покинула тело некоторое время назад, а чтобы констатировать смерть. Кончина была подтверждена, и грустно, но хладнокровно, как все, что делал, он занялся похоронами. Один иностранец, который его повидал, даже не догадывался, что тут же угодил в такую пропасть в жизни этого человека. Через три дня после похорон у того ничего не осталось от прекрасной лилии, которая так ослепительно цвела какой-то миг. По возвращении из склепа месье Суслов попросил, чтобы его отвезли к главному полицейскому чину, доложили о нем, и рассказал следующее.

- Ваше превосходительство, - сказал он, - десять лет назад я отравил своих тестя и тещу, чтобы быстрей прибрать к рукам их состояние. После этого преступления, о котором никто не знал, ничто мне не удавалось; и наоборот, все оборачивалось злом против и вокруг меня. Банкир, у которого я положил на счет 100 тысяч рублей, обанкротился; мои деревни и леса сгорели, неизвестно от чьего огня; мой скот пал от эпизоотии; жена умерла от злокачественной лихорадки; наконец, моя дочь только что погибла от известного вам и почти непостижимого несчастного случая. Тогда я сказал себе: «Божья десница на тебе; повинись и искупи вину». Вот он я, ваше превосходительство, во всем признаюсь, делайте со мной, что хотите.

Месье Суслов, заключенный в крепость, ожидает суда и выглядит, если не повеселевшим, то, по крайней мере, более спокойным, чем когда-либо.

Мои истории невеселые, но признайтесь, дорогие читатели, что они оригинальны. Как и страна, которая, несмотря на офранцуженную поверхность, не похожа на другие страны.

* * *

Вы помните, что я вышел из резиденции герцога д’Оссуна, оставив визитную карточку в когтях медведя, убитого его величеством Александром II - самым отважным и самым неутомимым охотником на медведей в империи, где среди других империй больше всего медведей. Я не стал затягивать свой визит по двум причинам: костюм, на верность которому осудила меня таможня, и желание отправиться за несколькими нужными мне книгами к соотечественнику Дюфуру. Он преемник Белизара и издатель la Revue francaise - «Французского журнала», лучший французский, подобно тому, как Исаков - лучший русский книгопродавец в Санкт-Петербурге. Я рассчитывал найти у него несколько книг, которые мне были необходимы, и которые я не взял с собой, опасаясь затруднений, чинимых русской таможней путешественникам из-за некоторых книг, что находились, как мне было известно, под запретом при императоре Николае. Я не знал, что в этом отношении, как и во многих других, императором Александром предоставлена самая большая свобода.

Я застал Дюфура дома. Он уже слышал о моем приезде. У него побывала очаровательная молодая женщина - мой друг последние 25 лет, хотя ей только 33 года, чтобы спросить, видел ли он меня и знает ли место моей петербургской остановки. Она немного и ваш друг, дорогие читатели, потому что не скажешь, что вам совсем неизвестна Женни Фалькон[63] - сестра Корнели Фалькон[64], которой вы аплодируете 10 лет  подряд в театре «Опера», и которой вы аплодировали бы еще, если бы болезнь, влияющая на голос, не заставила ее уйти со сцены в расцвете таланта.

Я знал Корнели Фалькон со времени ее дебютов. С 1832 года нас связывает истинно братская дружба. В то время ее сестра Женни была 7-летним ребенком… Но, надо сказать, самой красивой, самой шаловливой и самой избалованной изо всех 7-летних девочек.

Ее мать, в ту пору в возрасте 37 лет, была еще одной из самых красивых женщин Парижа. Вы вспоминаете Корнели, не правда ли? Она была очень красива! Ну и хорошо, ее мать, по виду ее старшая сестра, могла бы вполне конкурировать с нею.

Корнели занималась воспитанием своей маленькой сестры. Пансионат Парижа, из числа лучших, не избаловав сердца девочки, что случается редко, от природы живой и восприимчивый ум сделал одним из самых изысканных, какие я знал. Она дебютировала в театре «Жимназ» что-нибудь в возрасте 16-17 лет, в пьесе Скриба. Ее дебют был счастливым, и Санкт-Петербург, по своему обыкновению, завладел молодым талантом. Да, ей было тогда 16 лет. В 26-ть она получила содержание и оставила театр, чтобы держать зимний салон, один из самых модных в Санкт-Петербурге. Нет такого благовоспитанного француза, который, будучи в Санкт-Петербурге, не был бы принят на Михайловской площади у мадемуазель Женни Фалькон. Вот уже 15 лет ей принадлежит привилегия давать самые прекрасные балы, держать лучших рысаков и самые элегантные сани из тех, какие когда-либо скользили по деревянному или железному мостам, чтобы попасть на острова.

Один из моих друзей, с которым нас связывают 20 лет дружбы, обладатель самого знаменитого, если не самого древнего имени в России, стал вместе с нею 10-12 лет назад душой этого салона. Этого друга зовут Дмитрий Павлович Нарышкин[65].