Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Майор Р…, от ссыльной скуки военного поселения и чтобы отомстить Аракчееву за жестокость, забавлялся формированием армии из гусей и индюков, которых, благодаря терпению и настойчивости, он обучил выполнять команды. При команде «Stroisa – Range-toi (фр.) – С т р о й с я!» они равнялись как солдатский взвод - числом ни больше ни меньше. При словах «Sdorovo, rebiata – Bonjour, enfants (фр.) – З д о р о в о,  р е б я т а!», то есть на обычное приветствие гeнeрала, когда тот проводит смотр, они отвечали «glou-glou – глу-глу!» и «koin-koin – куэн-куэн!», что очень сильно напоминало сакраментальный солдатский ответ: «Sdravia jelaem, vach; siatelswo – Nous te souhaitons le bonjour, comte (фр.) – Желаем тебе доброго дня, граф!»

Аракчеев узнал, какой забаве посвящает майор Р… часы своего досуга. Весьма срочно выехал в военное поселение и объявился у майора. Тот спросил графа, не будет ли его приказа трубить солдатам сбор.

- Лишнее, - сказал Аракчеев, - я прибыл провести смотр не солдат ваших, но ваших гусей и индюков.

Майор увидел, понял, что попался; поставил на кон свое открытое сердце, вывел своих «ополченцев» из кордегардии и отважился отдавать им команды, как на смотру. Говорят, что интеллигентные птицы поняли, перед кем они имеют честь щеголять своей выучкой. Никогда еще в их движениях не было столько четкости, а в ответах - такого энтузиазма, как в тот раз. Аракчеев не скупился на комплименты, самые лестные для майора. Только эпилогом речений был приказ майору – отправляться в крепость со своей армией; а его стражу - подавать арестованному, один день - гуся, второй день – индюка, и больше ничего, пока армия не будет съедена полностью. На 12-й день майор пресытился мясом своих воспитанников, заявил, что, скорее, предпочитает умереть, чем продолжать этот режим питания, и отказался ото всякой еды. На 14-й день, Аракчеев, сообразивши, что из-за голодовки жизнь майора - всерьез под вопросом, соблаговолил его простить.

В Новгородской губернии у Аракчеева было великолепное имение Grouzeno – Грузино, дар императора Александра, откуда вельможа черпал и деньги, и достоинство. Как все скудоумные люди, он принадлежал к категории ярких приверженцев порядка и неукоснительного выполнения правил, доведенных до крайности. Позади своего дома он велел разбить сад со строгими парными клумбами, вытянутыми по шнуру. Каждая из них была снабжена этикеткой с именем du dvorezky (единственное число слова dvorovies – д в о р о в ы е; так называют тех, кто ведет хозяйство господского дома; у них есть право на la meschina – м е с я ч и н у, то есть на паек; они получают 32 фунта муки и 7 фунтов крупы в месяц. – Прим. А. Дюма) - дворецкого [д в о р о в о г о], которому поручалось за ней ухаживать. Если цветок на клумбе оказывался сорван или сбит, если на взрыхленной земле обнаруживался отпечаток ноги, если посторонняя трава проклевывалась на клумбах, то дворовому в зависимости от тяжести вины, по приказу Настасьи, давали 25, 50, 100 ударов розгами.

Настасья не приходилась Аракчееву ни женой, ни любовницей; она была его баба. Он отыскал этот тип волчицы в одной из своих деревень и сожительствовал с нею. Радостью этого создания было видеть слезы и слышать крики. Аракчеев, заправляющий всеми делами в государстве, ничего не предпринимал без совета Настасьи; она имела над ним, человеком с необузданным нравом, абсолютную власть. Люди из народа говорили, что он спутался с чертом в обличье женщины.

В конце концов, кучер и повар графа, выведенные из себя дурным обращением, которому подвергались изо дня в день - сестра повара умерла под кнутом - устав от страха ожидать чего угодно, решили избавить землю от этого монстра. Однажды ночью, когда графа не было дома, они убили Настасью.

Узнав об этом, Аракчеев заперся на пять дней и ночей, предаваясь не рыданиям и воплям, а рычанию и вою, слышным во всем доме.

Когда он вышел, все разбежались. Глаза его были налиты кровью, а лицо было мертвенно-бледным. Поскольку дворовые не захотели выдать виновных, в конечном счете совершивших то, что каждый из них готов был сделать не меньше 20 раз, их всех нещадно перепороли; двoe-тpoe умерли под кнутом.

По поводу смерти этой женщины, Александр написал графу:

«Успокойся, друг! В тебе нуждается Россия; она оплакивает твою верную подругу, и я лью слезы, думая о твоем несчастье».