Из Парижа в Бразилию

— Господа, ваши сани сломаны. Это, кажется, случилось во время ареста и по вине капитана Игумнова… Вы имеете право требовать вознаграждения… а также и за багаж, большая часть которого попорчена…

— О, что за пустяки… Не стоит об этом говорить, — возразил Жюльен де Кленэ. — Чемодан мой с деньгами и бумаги целы, а это главное.

— Во всяком случае вам в ваших санях ехать нельзя. Знаете что? Я вас довезу до Иркутска в своих. Они у меня просторные, рассчитанные на четырех человек!

— Мы будем вам очень благодарны, Николай Петрович; нам так еще лучше: вдвоем не скучно, а втроем еще веселее.

— Отлично, господа. Стало быть, в путь.

Жюльен де Кленэ и Жак Арно перед отъездом пошли проститься со старостой Михайловым, хлопотам которого они были обязаны скорым освобождением. Они искренне благодарили его, жали ему руку и кончили тем, что крепко обнялись с ним на прощанье. Старик прослезился и пожелал им счастливого пути. В свою очередь они пожелали ему скорейшего облегчения его участи.

Старик печально покачал головой и произнес:

— Только милость государя может изменить мою судьбу, а я этой милости не заслуживаю… Впрочем, за меня хлопочут…

— Не теряйте надежды, Сергей Иванович, не теряйте, — утешал его Жюльен. — Ваша же русская пословица говорит: на милость образца нет…

Отъезжающие сели в сани. Ямщик погнал тройку умеренной рысью, огибая острог. Проехав улицу города, путешественники опять очутились среди снежной равнины.

— Всем хороша езда на санях, — заметил Жак, — одно только плохо.

— А что? — спросил Добровольский.

— Да уж очень холодно… Бррр! Давно ли мы едем, а уж я начинаю смертельно зябнуть… Нет, Жюльен, как хочешь, а назад мы поедем летом. В тарантасе хоть и тряско, зато не так холодно.

— Как! — вскричал с удивлением чиновник особых поручений. — Вы и назад хотите ехать тою же дорогой?

— Да что же мне делать, когда я и пяти минут не могу пробыть на корабле? Уж в этом я неизлечим, а другого сухопутного пути ведь нет.

Глава VIII

Путевые заметки Жака. — Разочарование Жака насчет сибирских волков. — Сибирские Афины. — Золотопромышленники. — Ангара все еще не замерзла. — Близок локоток, да не укусишь. — Состязание Ангары с морозом. — Целиком. — Сальто-мортале в снег. — Бегство коренника. — Байкал зимой. — По льду. — Полынья. — Коренник проваливается под лед. — Шаманский утес. — Полынья внезапно замерзает. — В Иркутске. — Замечания Жака становятся язвительны. — Новый попутчик. — Воспоминание о Михайлове.

— Сознайся, голубчик Жак: ведь тебе начинает нравиться путешествие. Вот и господин Добровольский, наверное, то же думает.

— Совершенно верно, господин Арно, — сказал Добровольский. — Я вполне согласен с вашим товарищем. Вы положительно примирились с ездой — так, по крайней мере, мне кажется.

— Начинает нравиться?.. Вы оба слишком скоры на заключения. Вернее сказать: начинает заинтересовывать.

— Не придирайся к словам, Жак. Во всяком случае, ты ведешь какой-то дневник, который старательно прячешь. Сознаюсь, мне бы очень хотелось почитать, что ты там пишешь.

— Как? Ты подглядывал за мной?

— Я не делал этого специально, но ведь не слепой же я. Вижу, как ты всякий раз берешь карандаш и что-то царапаешь у себя в книге. Я убежден, что твои путевые заметки очень интересны.

— Не знаю, но во всяком случае они верно передают мои впечатления.

— А, сам сознался! Господин Добровольский, слышите: он сознался, что пишет путевые заметки.

— Ну вот и здравствуйте!.. Недостает только, чтобы вы оба пристали с просьбой дать их вам почитать.

— Разумеется, пристанем.

— Напрасно. Заметки отрывочные, писаны простым, необработанным, нелитературным языком…

— Все равно. Дело не в литературностях, а в твоих впечатлениях.

Жак, для формы, еще некоторое время отнекивался, но под конец, как водится, уступил, достал книжку и начал читать.