17/IV у нас был первый бенефис. Заболел Женя поносом с кровью и такими болями, что он кричал. Причина неизвестна. Перепугалась я ужасно, когда ничего нет, даже горшочка, не говоря уж о докторе и лекарстве. А у него был сразу такой вид, как у перенесшего тяжелое заболевание. Но тут оказалось, что свет не без добрых людей, а у Мары друзей и благожелателей больше, чем мы думаем. Врач, пришедшая к нам уже в 9 ч. утра следующего дня, пришла пораньше, так как фаг[312]
надо давать чем скорее, чтобы ребенок не голодал лишнего, как она мне объяснила, при этом она очень занятой человек и, кстати, жена Мариного инженера и мать одного мальчика, который еще с Сережей ходил в одну группу. Две порции бактериофага мгновенно его излечили. Горшочек дали Зильберманы, чернику и белые сухари – Виханская, рис прислала Бушуева, и каждый старался чем-нибудь помочь. Я была страшно тронута и поняла, что Мара был прав, когда устраивался в Салде среди знающих его людей. t° сразу упала, я быстро перевожу его на картошку, и он уже два дня вполне хорошо себя чувствует, сегодня спущу его на пол. Сережа полностью ассимилировался в школе и полон местных интересов. Он замучивает нас по-прежнему своими рассуждениями о причастиях и деепричастиях, и, глядя прямо на меня, угрожающе спрашивает, как пишется «исподлобья» и другие неудобоваримые слова. Также по-прежнему быстро он умеет только чистить зубы и промачивать ноги, клякс на нем заметно прибавилось, а в остальном он хороший мальчик. Они часто вступают в дебаты по поводу каких-нибудь лагерных дел, причем обсуждают их так горячо, как будто это их настоящее. На Жене остался след, на Сереже – никакого, от пребывания в лагере. Т<амаре> К<азимировне>[313] я не написала, это очень щекотливое письмо, фальшивить мне не хочется, Мара меня ругает, но мне никак не собраться с мыслями, чтобы его написать. Вопрос о моей работе стоит еще открыто, признаться я плохо себе представляю, как я смогу это технически, хотя дети и довольно самостоятельны.Целую тебя и ребят крепко. Лида
Дорогая Лидусенька! Получила твои письма до 16. IV. включительно и очень радуюсь их содержанию. Если ты пишешь правду, что действительно сыта, то это большое достижение и здесь ты этого чувства не испытывала. Меня только огорчило Марино настроение, не значит ли оно, что он плохо себя чувствует? Как у него сердце, не пострадало ли оно в Ленинграде? Если человек физически здоров, то у него и настроение должно быть бодрое, разве только неполадки на службе?
Вот Наташа меня огорчает: она еще похудела и побледнела, упорно не выходит на воздух, пойти до школы и обратно занимает ровно 3 минуты и это время она только и дышит. Упряма невозможно, не слушает меня и целыми днями сидит за своим дневником, а потом трясется, как бы кто-нибудь не увидел ее дневника. Может быть, она поэтому и боится отлучаться.
От Сергея Дмитриевича нет ни слова, мы расстались с ним 28.III. Маргарита[314]
мне рассказывала, какой Алеша был растерянный в Перми, с тусклыми глазами, а вдруг она увидела его оживленным и веселым – оказалось, что мы приехали. Алеша тебе собирается написать, ему все некогда потому, что у него книга интересная. Отчего Сережа и Женя нам не напишут, мне бы очень хотелось получить от них что-нибудь? Какая школа оказалась у Сережи: местные педагоги или эвакуированные? Лидочка, посмотри, пожалуйста, не попались ли вам Алешины белые сорочки без воротничка? Их, слава Богу, двух не хватает и Мар. Ивановна[315], конечно, ничего не знает и делает вид, что и не должна знать, где белье. Она же интересуется, какие приезжие у Френкелей. Как у них здоровье заболевших? Симпатична ли жена Хейфица? Ему и Френкелю, пожалуйста, передавай мой привет. Здесь одна знакомая передала мне, что у Гогиной Светланы[316] умер в январе отец, а в марте скончалась мать. Боюсь, как бы это не сыграло роли в Гогиной нерешительности. От Фриды[317] у него есть письма, в которых Фрида пишет, что надеется летом увидеться. Здесь в лагере все по-прежнему всё интересуются тобой и просят кланяться – Резвина, Манюша, Дуся, Муся, Мая и т. д. Мая назначена зав. детским питанием, Ванина[318] только кладовщик, а Муся восстановлена сестрой-хозяйкой. К Дусе приехали мать и брат[319], а к Мокульской мать и муж. Рассказы мало утешительны. Письма я пересылаю Беллочке и тебе. Крепко целую тебя, Марка и детей.