Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона

Мы складываем вещи: осенью у нас будет другой дом, поменьше, но удобнее. Отправляемся на запад в двадцатых числах сего месяца и, возможно, проведем июль поблизости от Теллурайда, на юго-западе Колорадо, где я собираюсь на природе изучить бабочку, которую описал в лаборатории. Беру с собой подробные записи, имеющие отношение к роману, который, сумей я полностью на нем сосредоточиться, был бы через год закончен. <…>

Твой

В.

__________________________

623, Хайленд-роуд

Итака

Первые числа сентября 1951 года

Дорогой Кролик,

я болен. Врачи говорят, что у меня нечто вроде солнечного удара. Ситуация идиотская: два месяца изо дня в день карабкаться по горам в Роки-маунтинз, без рубашки, в одних шортах — и рухнуть под вялыми лучами нью-йоркского солнца на подстриженном газоне. Высокая температура, боль в висках, бессонница и нескончаемый, великолепный и совершенно образцовый беспорядок в мыслях и фантазиях. <…>

В Гарварде зарплату мне будут платить вполне пристойную; помимо двух русских курсов, мне дают еще европейский роман (от Сервантеса до Флобера). Нынешние же мои обстоятельства хуже некуда, и это притом, что весной я взял у Романа в долг тысячу долларов. Нет ни одного журнала, который счел бы возможным напечатать или хотя бы понять (это относится и к «Нью-Йоркеру») мой последний рассказ, и коль скоро у меня нет ни малейшего желания идти навстречу «широкому читателю», мне предстоит оставаться в сфере, которую дураки называют «экспериментальной» литературой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Здесь мне не доплачивают самым нелепым и оскорбительным образом. Люблю жаловаться — потому все это тебе и выкладываю.

Числа 17, если поправлюсь, отвезу Дмитрия в Гарвард. Не может ли так случиться, что вы с Еленой окажетесь в Кембридже между 17 и 20 сентября? Занятия у меня начинаются 21-го. Нам с Верой очень бы хотелось бросить на вас обоих хотя бы мимолетный взгляд.

С душевным приветом

В.

1952

623 Хайленд-роуд

Итака

16 января 1952

Дорогой Кролик,

тысячу лет ничего от тебя не получал. Мне следует, полагаю, поблагодарить тебя за те, полагаю, теплые слова, которые ты, полагаю, произнес, когда отвечал на вопросы обо мне, которые, полагаю, задавались в фонде Гуггенхайма. Я и в самом деле с большим удовольствием займусь переводом «Е. О.» [«Евгения Онегина». — А. Л.] на английский язык со всеми причитающимися ухищрениями и тысячами примечаний. Кстати, ты исправил злосчастное описание дуэли в своей книге (второе издание уже было?)? Пожалуйста, сделай это — если еще не сделал.

В добром ли ты здравии? Дома все благополучно? Мы с Верой рассчитываем в этом году видеться с вами чаще. <…>

Первый семестр Дмитрия в Гарварде начался бурно, и мы не без интереса ожидаем результатов экзаменов. Был в Нью-Йорке, остановился у Гринбергов. Роман, по-моему, выглядит лучше. Он перевел на русский язык главу «Exile»[194] из «Убедительного доказательства», но сейчас я со страхом и отчаянием вижу, что труд его пропал даром. По-русски мой текст выглядит ужасно резким и издан быть не может, пока те, о ком я пишу сквозь свою американскую завесу (которую перевод, разумеется, срывает), еще живы.

Несколько месяцев назад Алданов (в таких делах он ведет себя безукоризненно) надоумил меня обратиться в фонд Форда в связи с публикацией моего большого русского романа «Дар» (в книжном издании роман до сих пор еще не выходил), и, к моему изумлению, фонд приобрел на эту книгу права.

Как обычно, я чертовски занят, но в Кембридже, надеюсь, у меня выдастся время для некоторых приятных трудов, в частности, для романа (по-английски), который я пальпирую в уме уже второй год.

Напиши же мне хоть несколько слов.

Вера и я шлем Елене и тебе наши наилучшие пожелания и приветы.

В.

__________________________

Уэллфлит, Кейп-Код

Массачусетс

18 января 1952

Дорогой Володя,

я от всей души рекомендовал тебя Гуггенхайму, но лучше было бы предложить им что-нибудь другое: жаль, по-моему, тратить столько времени на «Онегина», тебе ведь надо писать собственные книги.

Описание дуэли в английском издании «Трех мыслителей», которое вот-вот выйдет, я исправил, тем не менее совершенно ясно, что, по мысли Пушкина, Онегин воспользовался рассеянностью Ленского.

Жизнь мы ведем здесь очень однообразную, но довольно приятную и деятельную. Я работаю над огромной книгой, в которую войдут девяносто две статьи, написанные еще в 20 и 30-е годы, и которая станет чем-то вроде литературных мемуаров. Завтра собираемся в Бостон в отпуск, который по той или иной причине все время откладывался. В конце месяца рассчитываем попасть в Нью-Йорк, где пробудем февраль и март. Мы очень рады, что вы переезжаете в Кембридж, обязательно там увидимся.

Теперь, после смерти Росса, никто не знает, что будет с «Нью-Йоркером». Боюсь, как бы журнал вместо того, чтобы начать новую жизнь, не рухнул окончательно.