Из пережитого. Том 2

Извозчики были по преимуществу калиберные. Пролеток сначала не было совсем; затем появились по одной, по две на бирже, и за пролетку брали извозчики приблизительно в полтора раза против калибера; калибер — пятиалтынный, пролетка — четвертак. Название калибра — полицейское. Который-то из полицеймейстеров (не Шульгин ли?) обязал извозчиков иметь дрожки по образцовому калибру, и притом рессорные. Отсюда дрожки на железных рессорах без места для кучера получили название «калибра», а название дрожек осталось для дрожек с высокими, стальными рессорами и с особым сидением для кучера. До введения пролеток стаивали на бирже и дрожки в тесном смысле. А до калибров употреблялись те же дрожки, но без рессор, зато более просторные. Теперь окрещены они названием линеек, в других же местах называют их иногда долгушами. Были ли крытые линейки-дрожки у извозчиков, и у всех ли были фартуки, предание об этом до меня не дошло, но на моих глазах совершалось постоянное умаление калибра. Было время, когда на калибре можно было усесться четверым, не считая извозчика, по два седока на каждую сторону. Затем осталось место только на двоих; наконец до того дошло, что одному с трудом усесться. Все почти пространство занимал сам извозчик, оставляя нанимателю едва-едва сиденье, во всяком случае меньше, нежели занимал сам. Помимо всего, это послужило к гибели калибров, которые могли бы соперничать с пролетками хотя простором. Процесс постепенного умаления, сгубивший калибры, повторяется теперь с пролетками. Двоим на пролетке сидеть прежде бывало совершенно просторно; теперь они обратились из двуместных в полуторные экипажи, и притом иногда настолько короткие, что сколько-нибудь сносного роста человеку некуда девать ноги.

Одним из любимых послеобеденных посещений в летнее время был для меня Александровский сад, а постоянным пристанищем — грот. Прекрасное было место частию для размышления, иногда для наблюдения! В то же время прихаживали сюда разные лица неизвестного звания, похожие преимущественно на приказчиков без места. Завязывались иногда разговоры, и я вслушивался, составляя себе понятие об интересах, занимающих этот люд. Случались даже ученые прения, точнее сказать — ученые рефераты. Их излагал некто Эльманов, уверенный, что не Земля вокруг Солнца, а Солнце вертится. Он убежден был в своей ереси фанатически, жил ею и на последние гроши (он был бедный мещанин) издал даже брошюру, очень безграмотную, надо отдать справедливость. Человек бывалый, ездил даже на Новую Землю, где «солнце», по его выражению, «кругом катается». Разубедить его не было сил; он приводил вычисления и опыты, существа которых не помню; уличал Коперникову систему в каких-то якобы несообразностях; он пролезал даже к высочайшим особам, все со своею идеей о неподвижности Земли. Галилей своего рода, только в обратную сторону. Мне было его жалко, а прочие посетители грота слушали его с любопытством и уважением. Мне приятнее было наводить его на рассказы о его странствиях, на описания глубокого Севера, на рыболовство и звероловство, с которыми он был знаком.

Любил я посещать еще Толкучку, смотреть на «царскую кухню», где за грош можно пообедать на открытом воздухе; любопытствовал о покупках и продажах старья и краденого, всматривался в лица многочисленных торговых дельцов, живущих исключительно обманом. Их притон здесь, и орудуют они в лавках и на открытом воздухе. Личные наблюдения свои проверял я и дополнял рассказами двоюродного брата, дьячка от Николы Большого Креста.