Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Среди врачей-эмигрантов он пользовался репутацией афериста, мошенника и спекулянта от медицины. Большинство их не подавало ему руки. Не в пример им он, идя вышеописанным путем, стяжал немалые материальные блага: имел хорошо меблированную квартиру в пять комнат, собственную автомашину, прислугу, устраивал грандиозные попойки для своих бывших однополчан.

Применить свои специфические способности по отношению к эмигрантским врачам в довоенный период «великий пакостник», конечно, не мог. Зато он полностью проявил их, лишь только в Париж вступили гитлеровские войска. Он обивал пороги всех оккупационных учреждений, ездил в Берлин, подавал докладные записки о необходимости мобилизации «в планетарном масштабе» всех находящихся за рубежом русских врачей, доказывал, что только он один может произвести эту мобилизацию и что всех мобилизованных нужно отдать ему в полное и безоговорочное подчинение.

В черном мундире организации Шпеера, он шантажировал русских врачей своими якобы особыми связями с гитлеровской верхушкой и угрожал им, размахивая упомянутой выше грамотой германского Верховного командования на Украине. С Жеребковым он был в дружеских отношениях.

Официально Лукашевич занимал должность врача одного из подразделений организации Шпеера, дислоцированных в Ангиене, городке-курорте под Парижем. Но по своей неспособности вести какую-либо врачебную работу вне путей мошенничества, он все свои служебные обязанности возложил на подчиненных ему фельдшеров, показывался на службе один или два раза в неделю, а остальное время проводил у себя на парижской квартире, находившейся в богатых кварталах 16-го округа на улице де ля Тур, окруженный кипами настряпанных им самим доносов, докладных записок, проектов и т. д. Он сумел убедить немецкое начальство в том, что на него как на «последнего главного военно-санитарного инспектора русской армии» историей возложена какая-то особая миссия.

Оккупанты не стали разбираться, в чем, собственно, эта миссия заключалась, но охотно отпустили ему печатавшиеся без всякого обеспечения так называемые «оккупационные марки» на оплату трех машинисток, покупку пишущих машинок, столов и канцелярских принадлежностей. Из раскрытых окон его квартиры раздавался непрерывный стук машинок, у подъезда стояли военные автомобили, в двери поминутно входили и выходили вермахтовцы, шпееровцы и гестаповцы. Вскоре молва о его темной деятельности разнеслась по всему 16-му округу.

Общественное мнение квартала считало его виновником периодически проводимых гестапо арестов среди населения.

Когда пришел час расплаты, «великий пакостник» бежал из Парижа вместе с гитлеровской армией. После разгрома фашистской Германии он перекинулся к американцам и снова начал без конца строчить свои челобитные – на этот раз американскому командованию – о «тотальной мобилизации зарубежных русских врачей» и необходимости создать для него пост главного военно-санитарного инспектора и начальника всех этих врачей.

Когда американские лагеря для «перемещенных лиц» растаяли, он остался не у дел и начал писать в Париж отчаянные письма своим однополчанам с мольбою о помощи. Кому-то из них удалось добиться для него разрешения на возвращение в Париж.

Лукашевич вернулся в Париж, но показываться на глаза жителям своего квартала и в местах эмигрантского скопления, конечно, не мог из-за вполне реальной угрозы расправы со стороны жертв его пакостничества. Он скитался с места на место на самых отдаленных окраинах Парижа, пока в один прекрасный день не был опознан на улице кем-то из жителей 16-го округа. Тут же на месте он был арестован и препровожден в тюрьму Фрэн.

Темная личность «великого пакостника» была хорошо известна большинству населения «русского Парижа».

Весть о его аресте быстро распространилась, все ждали громкого судебного процесса – было это в первый год после Победы, когда Франция беспощадно расправлялась со всеми, кто в годы войны и оккупации перешел в лагерь оккупантов. Каково же было изумление русских парижан, когда они через несколько недель узнали, что Лукашевич выпущен на свободу, а следствие по его делу прекращено! Тем не менее оставаться в Париже ему после всего вышесказанного было нельзя. Он выхлопотал разрешение на въезд в Аргентину и в 1946 году скрылся с парижского горизонта.

Но своего «пакостничества» Лукашевич не оставил.

В 1947 году, незадолго до моего отъезда из Парижа, мне попался на глаза номер новой парижской реакционной газетки (название ее выпало у меня из памяти), издававшейся на русском языке на средства Ватикана.

В ней был напечатан «призыв к совести всего мира» какой-то образовавшейся в Буэнос-Айресе организации с очень длинным и замысловатым названием, что-то вроде Лиги защиты от советского террора перемещенных лиц, насильственно отправляемых в Советский Союз. Под этим призывом стояли подписи трех лиц, возглавлявших Лигу. Среди них – подпись доктора Григория Александровича Лукашевича.