Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

После Победы Григося получил новое ответственное задание французского министерства внутренних дел: объехать все лагеря, в которых находились советские военнопленные, якобы для выяснения желающих вернуться на родину. Едва ли можно сомневаться в том, что не только этим был занят столь высокий чин полиции…

Заканчивая главу о политической деятельности эмиграции, я упомяну о вышедших за рубежом в 1920-х и 1930-х годах мемуарах ряда эмигрантов, занимавших до революции или в годы Гражданской войны высокое положение.

Историческая ценность подавляющего большинства их воспоминаний в значительной степени аннулируется присущим почти всем им, за редким исключением, отсутствием объективности в оценке описываемых событий.

Я говорю о мемуарах политических деятелей – участников Белого движения, царедворцев и т. д. К мемуарам неполитического характера эта оговорка не относится: таковы, например, вышедшие отдельной книгой в середине 1930-х годов воспоминания композитора Гречанинова и некоторые другие.

Конечно, трудно ожидать объективности в писаниях людей, вознесенных некогда судьбой на вершины государственного и военного аппаратов, низвергнутых с этих вершин и очутившихся за рубежом у разбитого корыта.

Мне уже приходилось упоминать об обширных мемуарах Деникина, Врангеля и Штейфона[11]. С ними схожи воспоминания генерала Слащева, Сахарова и других.

По существу, это не историческое повествование, а полемика: желание свалить вину за военную катастрофу белых армий на кого-то другого и обелить себя в глазах потомков. Это особенно относится к воспоминаниям генерала Слащева-Крымского (титул Крымский был пожалован ему Врангелем), носящим громкое название «Я обвиняю» и охватывающим период Гражданской войны. Почти сплошь они заняты полемикой с Врангелем, который якобы не слушал советов его, Слащева, и якобы только поэтому и проиграл Крымскую кампанию 1920 года.

Подобные мемуары, конечно, не имеют никакой цены с точки зрения исторической.

Часто во многих изданных за рубежом мемуарах то или иное описываемое событие является только поводом для обозначения эмоций автора. Это почти всегда раздражение, гнев и злоба, переходящие в бешенство, коль скоро автор подходит в своем рассказе к событиям, непосредственно предшествовавшим революции, и к самой революции. Наоборот, слезы умиления при упоминании об «обожаемом монархе», «венценосном помазаннике Божием», «царе-мученике», о членах императорской фамилии, о деятелях эпохи царского самодержавия и, наконец, о себе самом и годах своей юности.

Один из наиболее высокопоставленных жандармов царского времени, Заварзин, можно сказать, с «трогательной» любовью и теплотой описывает в книге «Жандармы и революционеры» своих сотоварищей, начальников и подчиненных. Под его пером они выглядят как невинные овечки, пожираемые хищными зверями – революционерами. Он плачется, что «благородный труд» на поприще охраны дорогого его сердцу самодержавного строя остался недооцененным русским народом, и дает читателю понять, что если бы народ достойно оценил этот труд, то не случилось бы всего того, что случилось, и никакой революции не было бы.

Один из высших чинов царского министерства внутренних дел, Курлов, в свою очередь повествует о себе и своих подчиненных чуть ли не как об ангелах кротости и старается свалить на других вину за бездействие власти, имевшее место в Киеве в 1912 году, в момент убийства Столыпина Багровым[12].

Некий капитан 2-го ранга Апрелев в своих мемуарах, носящих название «Нельзя забыть», пускает слезу умиления, описывая свои юношеские годы, когда он был воспитанником Морского корпуса. В его представлении шагающие строем по петербургским улицам роты Морского корпуса были «всероссийской красотой». Оную красоту якобы созерцал весь русский народ, и когда «темные силы» разрушили эту красоту, а русский народ не сумел защитить ее, то дела России, по его мнению, пошли совсем плохо.

Там, где политических мотивов нет, эмигрантские мемуары в некоторых своих разделах приобретают исторический интерес, порою довольно значительный. Касается это больше всего Первой мировой войны. Так, командир эскадренного миноносца «Новик» (фамилия его выпала у меня из памяти) дал очень подробное описание эпизодов этой войны на Балтийском море, плаваний и боев, участником которых он был. Попутно в этих мемуарах, носящих название «На „Новике“», содержится много сведений о боевой деятельности Балтийского флота.

Небезынтересны также морские рассказы капитана 2-го ранга Лукина, в большинстве носящие характер личных воспоминаний о плаваниях и боях той же войны.

Офицер гвардейской кавалерии Гоштофт, слывший в эмиграции писателем, правда второразрядным, опубликовал отдельной книгой в виде дневника воспоминания о боях и походах своего полка, в которых он лично принимал участие.