Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Но, к сожалению, в те роковые дни обмена мнений между братьями не состоялась. Михаила Александровича окружали и ему советовали отказаться лишь думские деятели, изменившие престолу, а с ним и Родине.

Впрочем, все это были только возможности, притом возможности, пришедшие на ум большею частью уже после совершенных действий. О них не стоило бы и говорить. Но решимость воспользоваться в особенности в Псковские дни 1 и 2 марта могла большим благом сказаться на моей Родине. Даже столь легко организованная на наших придворных автомобилях поездка государя из Пскова на фронт в верные войска близкой армии Радко-Димитриева спутала бы карты заговорщиков. Отречения бы не было и всего того, что за ним последовало…

Решение великого князя было для государя неожиданным и вызвало у него резкое осуждение.

Впоследствии я прочитал напечатанный рассказ очевидца Набокова о том, под чьим настоянием и в какой обыденной, «обывательской» обстановке произошел отказ Михаила Александровича⁴⁷.

Он мне многое разъяснил.

Когда-нибудь я дополню рассуждения и догадки Набокова еще другими, мне известными подробностями. Они не изменят главного содержания рассказа, лишь кое-что объяснят и заставят, быть может, более удивляться. Но сейчас, ввиду отсутствия моего дневника, об этих мелочах не стоит, да и не настало еще время говорить.

Я и тогда еще, в Пскове, когда среди нас, свиты, шел разговор о регентстве Михаила Александровича, оставался лишь один на один со своими мыслями, тревогами и сомнениями.

Генерал Дубенский, наблюдая со стороны в тот день отречения настроения лиц ближайшей свиты государя, посвятил и мне по поводу этого несколько добрых слов:

«Флигель-адъютант Мордвинов, – говорит он в своих напечатанных воспоминаниях, – этот искренне религиозный человек, бывший адъютантом великого князя Михаила Александровича, от которого он ушел и сделан был флигель-адъютантом после брака великого князя с Брасовой, очень серьезно и вдумчиво относился к переживаемым явлениям.

О Михаиле Александровиче, которому он был предан и любил его, он старался не говорить и не высказывал никаких предположений о готовящейся для него роли регента наследника цесаревича».

Последняя фраза звучит как будто некоторым упреком в моей, столь ненужной тогда, как казалось ему, не откровенности.

Но о чем мог я говорить, когда все уже совершилось.

Говорить с другими, хотя бы и друзьями по свите, о тех недоумениях, тревогах и упреках, которые меня в то время наполняли, я не мог: они касались близко интимной стороны отношений, возникших между братьями после брака великого князя Михаила Александровича с г-жей Вульферт, и об этом я мог говорить только с ними одними.

Не мог, вернее, не хотел напоминать другим и о тех государственных актах, изданных в связи с этим, не перестававшим меня глубоко удручать браком.

Мне невольно вспоминались тогда эти манифесты, налагавшие над лицом и имуществом Михаила Александровича не только опеку, но и отнимавшие от него право и обязанность быть правителем государства до совершеннолетия наследника цесаревича. Последняя мера в то время приветствовалась всеми как особенно необходимая⁴⁸.

Опека, правда, год назад была снята, но манифест об устранении великого князя от управления государственными делами все же оставался в полной силе вплоть до псковских дней⁴⁹.

Вспоминалось мне и особенно настойчивое в свое время требование государя, чтобы Михаил Александрович подписал после своего брака отречение навсегда от всех своих прав на престол.

Обо всем этом, правда, было опубликовано во всеобщее сведение, об этом знали все и почти все такое распоряжение государя одобряли, а в Пскове о нем забыли. Но и государь, и Михаил Александрович слишком были мне близки и дороги как люди, чтобы об этой выявлявшейся тогда особенно резко непоследовательности я мог бы напоминать другим.

Выбор государя действительно остановился на человеке, не только менее всех подготовленном для управления государством, но и менее всех желавшем возведения на трон, а по обстоятельствам его личной жизни уже заранее призвавшем себя к такому возвеличению неподходящим.

Я действительно искренне продолжал любить Михаила Александровича и от поспешного, связанного, как я понимал, с некоторым огорчением решения государя о передаче ему престола не ждал для великого князя ничего хорошего.

Положение его было не только трудным, но для его чуткого, религиозного и благородного характера было бы и прямо невыносимым.

Оставаясь на престоле, он всегда бы чувствовал, что своему «возвышению» и почету он обязан не чему иному, как лишь подлости и измене, проявленной над его братом.

Будучи даже конституционным монархом, ему было бы противно править и работать с людьми, замешанными в заговорах.

Мне всегда поэтому была понятна искренняя привязанность мягкого по натуре Александра I к Аракчееву, жестокому, тупоумному, но не замешанному в заговорах и предательстве своего императора.

Положение Михаила Александровича было еще трудным и потому, что ему не на кого было бы с доверием опереться.