Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

В тот воскресный день (5 марта 1917 г. – О. Б.) государь, как обычно, был в штабной церкви у обедни. На этот раз мы пошли туда не пешком, а поехали в автомобилях. Народу по пути было много. Все относились к государю почтительно, а большинство даже и любовно.

Это ясно можно было прочесть на многих лицах.

Вскоре после нас прибыла в церковь и вдовствующая государыня, заняв место рядом с сыном, на левом клиросе.

Протопресвитер военного духовенства, отец Георгий Шавельский, был в отсутствии, находясь на фронте, но дьякон был прежний, штабной.

Службу совершал, кажется, настоятель московского Успенского собора, прибывший незадолго в Ставку с чудотворной иконой Владимирской Божией Матери, и два других священника⁵⁷.

Церковь до тесноты была полна молящихся, главным образом солдатами и офицерами. Но было много и посторонних.

Часто были слышны вздохи. Много было и очень расстроенных.

Вероятно, не меня одного сильно взволновала невольная запинка нашего штабного дьякона во время произношения обычных слов моления о царствующем императоре.

Он уже начал возглашать по привычке: «О благочестивейшем, самодержавнейшем государе императоре Николае…» и на этом последнем слове запнулся, но вскоре оправился и твердо договорил слова молитвы до конца.

Помню, что после окончания службы государь, императрица и все мы прикладывались к чудотворной иконе, а затем Их Величества отбыли на автомобиле в губернаторский дом, а я и князь Шервашидзе пошли туда пешком.

Вспоминаю, какой болью наполняли меня и Шервашидзе красные тряпки, которые впервые появились в этот день на многих домах Могилева.

Со здания городской Думы, находившегося на площади напротив губернаторского дома, также свешивались чуть ли не до земли два громадных красных куска материи.

Народ уже начинал наполнять площадь и главную улицу, ведущую от вокзала, обыкновенно бывшие пустынными.

Но во время проезда Их Величеств толпа держала себя не только сдержанно, а даже доброжелательно, почтительно снимала шапки и низко кланялась.

Из губернаторского дома нам было видно, как народ затем столпился у решетки сада, всматриваясь в наши окна в надежде увидеть в них еще раз государя и императрицу.

После томительного, мрачного завтрака, на котором, кроме лиц ближайшей свиты и находившихся в Ставке великих князей, никто не присутствовал, государыня опять оставалась со своим сыном в его кабинете и только уже под вечер возвратилась к себе в поезд.

Государь вечером опять обедал у своей матушки – ездил туда без меня, совершенно один, вернулся к себе поздно, и я его почти не видел.

Присутствие матери сильно поддерживало государя в те дни, но его мучительные переживания все же не уменьшались, а скорее увеличивались. Это можно было ясно чувствовать по многим мелочам.

Он, видимо, все сильнее и сильнее сознавал всю ошибочность принятого им решения. Его отречение не внесло никакого успокоения и не остановило потоков проливаемой русскими русской крови.

Почти сразу после обедни пришло известие о начавшихся избиениях офицеров в Гельсингфорсе и флоте.

В этот же день один из офицеров сводного полка, пробравшийся из Царского Села, рассказал мне о событиях, разыгравшихся там вечером 28 февраля, когда взбунтовавшийся гарнизон направился для разгрома Александровского дворца.

Командир их полка, генерал Ресин, по тревоге выстроил перед дворцом всех своих свободных людей, с частью конвоя и командой гвардейского экипажа, и готовился открыть против мятежников огонь.

В это время появилась неожиданно на площадке императрица с единственно еще здоровой великой княжной Марией Николаевной.

Ее Величество взволнованно обратилась к генералу Ресину и к солдатам, прося их успокоиться, не проливать из-за нее крови и по возможности вступить в переговоры с мятежниками, уже и без того сильно смущенными решительною угрозою верных Родине и династии войск⁵⁸.

Была установлена перед дворцом известная полоса, через которую бунтовщики не должны были переступать, и в знак перемирия все защитники царской семьи, по предложению императрицы, надели на рукава белые повязки, с которыми и могли беспрепятственно появляться на улице. Об этом мне передавала впоследствии и королева греческая Ольга Константиновна, приехавшая в Александровский дворец как раз когда Ее Величество обходила фронт своих защитников на виду у взбунтовавшегося гарнизона. Королева была поражена мужеством и решительностью государыни и великой княжны.

Этот же офицер мне рассказал, что перед самым его отъездом получилось известие, что большой отряд бунтовщиков двинулся из Петрограда на Царское Село, а также отделил от себя часть толпы на Гатчину и уже дошел по шоссе до Средней Рогатки.

Ночь с воскресенья на понедельник 6 марта была для меня особенно мучительна.

Мысли о моей семье, о которой я почти не вспоминал в предыдущие дни, в эту ночь, под влиянием рассказов офицера сводного полка, поглощали остальные.

Узнать что-нибудь о жене и дочери было немыслимо, так как никакой связи с Гатчиной не было.