Из первых рук

Я закрылся вазой, подняв ее к свету, чтобы проверить, нет ли в ней дырки или иного изъяна, а заодно скрыть изъяны в выражении собственного лица. В этом отношении у Сары был хорошо наметанный глаз. Она видела даже то, чего и не было. А женщине все равно, было или не было, если она решила пришить вам дело.

— И все эти телеграммы без обратного адреса от какого-то Робинсона из Брайтона... — сказала Сара.

— Вот эта подойдет, дорогая, — сказал я. — Вся проржавела, но не потечет. Пошли. Я налью в нее воды.

Меньше всего мне хотелось говорить с Сарой о Рози. Она была бы к ней несправедлива, а у меня теплело на сердце, когда я вспоминал добрый старый брандер.

Глава 38

Рози была для меня единственной женщиной, не считая Сары. Я чуть не кончился, разрываясь между ними двумя. Семь лет, что эти женщины владели моим умом и телом, равнялись четырнадцати, проведенным на каторге. Каждая из них сама по себе была целый гарем, и я никогда не знал, которой отдать предпочтение.

Конечно, мне всегда нравились крупные женщины. Природа явно предназначала меня в архитекторы или скульпторы. И в Рози меня прежде всего прельщали ее размеры. Она была даже крупнее Сары. Чтобы обойти ее кругом, нужно было несколько минут. Ее приходилось изучать с разных сторон, как королевский дворец. Как собор Святого Павла или Брайтонский павильон. Но хотя, быть может, у меня и мелькала мысль удрать с Рози, я и не думал в нее влюбляться.

Говорят, женщина всегда может завладеть мужчиной, стоит только улучить момент, когда он бродит неприкаянным, болтается между небом и землей: ни туда, ни сюда. Но Рози не имела намерения заарканить меня. Когда Сара впервые дала мне от ворот поворот и я мучился из-за временного поста, я не стал искать далеко, а пошел к Рози и, вцепившись в нее руками и зубами, насколько хватило сил, сказал:

— Давай поженимся, так или этак, а то я, черт возьми, перережу нам обоим глотку.

Рози отшвырнула меня, как какую-нибудь уховертку, и сказала:

— Я тебе сейчас такую затрещину влеплю, что своих не узнаешь. Рук только марать не хочется. Ты, кажется, забыл, что мы с Сарой подруги. Сунься только еще, я ей все расскажу.

Но глаза у нее оставались добрыми. Рози была добрая баба. Она не умела драться, даже если хотела, несмотря на свои огромные кулачищи.

— Если ты Саре подруга, — сказал я, — будь со мной поласковей, потому что, если я перережу себе горло, Сара очень расстроится. Она меня любит, хотя и сама об этом не знает.

— Режь, режь на здоровье, — сказала Рози. — Давно мы с Сарой не хохотали вволю.

Но я уже взобрался к ней на колени и устраивался там поудобнее. И Рози не сбросила меня. Я ждал, что она вот-вот угостит меня затрещиной, но таковой не последовало. Рози была так сурова на вид и так зла на язык, что лишь после ее смерти, когда у меня выкроилось время подумать о ней и оценить со всех сторон, я понял, что она только лаяла, но никогда не кусала. Без одежды она напоминала выложенное на блюдо кроличье мясо, консервированное в винном желе, — розовая колышущаяся масса, красивая по форме, но расплывающаяся по краям, плотная на вид, но мягкая на ощупь. Объемистая и прозрачная. Что-то похожее на львицу, но не совсем.

Почему я влюбился в Рози? Обычно мужчины влюбляются, потому что пришла пора. Потому что им этого хочется. Но мне вовсе не хотелось влюбляться ни в Сару, ни в Рози. Мне хотелось работать. Я оказался жертвой обстоятельств.

Чему не миновать, тому быть. На всякого мужчину есть роковая женщина. К счастью, он не всегда с ней встречается. Во мне сидело шестеро мужчин, и мне предстояло шесть роковых встреч, но, слава Богу, их было всего пять. Как человек религиозный я влюбился в учительницу из воскресной школы. Но как только я обратил ее в истинное христианство, она сбежала со сторонником первобытного коммунизма. Как англичанин я влюбился в миссис Манди, жену и мать, поскольку жаждал отдохнуть в лоне домашнего очага. Но тут миссис Манди овдовела и сама возжаждала отдохнуть у меня на груди. Как художник я влюбился в Сару с ее великолепными формами, но она сама обладала чувством прекрасного и так восхищалась собой, что не позволяла мне писать никого другого.

Но тот, кто влюбился в Рози, был крошка Питер Пен, мечтавший укрыться в материнском чреве, где так безмятежно, тепло и уютно, и отсидеться там до конца своих дней. Изоляционист. Под защитой пуповины. Верный щит. И надо же! Рози тоже мечтала, укрыться во мне. Она оказалась Восковочкой, девочкой, не ставшей взрослой, зайчишкой, живущим под кустиком и каждый день твердившим все ту же молитву: «Господи Боже, не хочу ничего знать, не хочу ни о чем думать, не хочу ни к чему стремиться. Потому что у меня все равно ничего не получится. И пусть со мной ничего не случается, потому что я еще маленькая. Пожалей меня, глупышку, и не заставляй саму принимать решения, потому что я, честное слово, не смогу. Дай мне всю жизнь пить, шутить и веселиться».