Из первых рук

— Как вы смеете! — орал Носатик, окончательно потеряв рассудок. — К-как вы с-смеете! Неужели вы не понимаете, что это войдет в историю. Л-люди будут п-проклинать вас еще много тысяч лет спустя.

— Мы не загадываем так далеко, — сказал господин советник, одаряя нас очаровательной дружеской улыбкой. — Муниципалитет не волнует, что будет через тысячи лет, поскольку тогда его самого уже не будет. Но мы будем здесь в назначенный день, чтобы выполнить наш общественный долг. До свидания, мистер Джимсон.

— До свидания, господин советник. Поклон семье.

И я как раз успел помешать Носатику ринуться на доброго джентльмена и, быть может, нанести ему роковые удары. Роковые для «Сотворения мира».

— Ты с ума сошел! Его личность неприкосновенна. Он — сама демократия в парадных штанах.

— Б-буржодуй! Скотина! — кипятился Носатик, размахивая руками. — Они хотят сорвать вам работу, потому что им не нравятся ваши картины.

— Не дури, Носатик, — сказал я. — Он держал себя вполне мило, этот господинчик. Выполнял свои обязанности по отношению к налогоплательщикам.

— Но это з-заговор! — кричал Носатик. — Все кругом уже знают. Не хотят, чтобы здесь была ваша картина — рядом со школой.

— Не с-смей говорить мне о заг-заговорах! — заорал я, выходя из себя. Не выношу таких разговоров. — Чтобы я этого больше не слышал! Нет ничего хуже и вреднее. Ты что, погубить меня хочешь? Знал я одного парня, который попался на эту удочку. Славный парень, торговал спичками. А конкуренты задумали выкурить его с того угла, где он стоял. Кто-то его предупредил, и он стал писать в газеты, митинговать против правительства и кончил тем, что сбил с полицейского каску. А теперь он в желтом доме. И что еще хуже — потерял всякий вкус к жизни.

— С-с-с... — начал Носатик, но я решительно взял его под руку и прервал.

— Тебе бы пойти и извиниться перед дорогим господином советником.

— Но он же хочет помешать вам, — сказал Носатик, становясь цвета маринованной капусты.

— Ну и что? — сказал я строго. — А если ему не нравятся мои картины? А хорошо, по-твоему, писать картины, которые кому-то не нравятся? Да еще такую громадину — хочешь не хочешь, а смотри! Безобразие, да и только! Все равно, как если бы я вылез на середину улицы и стал поносить его жилет или манеры, хаять его нос или смеяться над физиономией. Каждый вправе защищать свой жилет. Это и есть свобода. Так что прекрати шипеть, Носатик, и даже не пытайся внушать мне крамольные мысли, или, клянусь жизнью, я не позволю тебе работать со мной.

Эта угроза возымела действие. А с муниципалитетом я знал, как управиться. В таких случаях надо уповать на господ. Ибо никто как они. Я черкнул профессору записочку, сообщив, что я собираюсь употребить весь мой престиж, и забыл о муниципалитете. И нисколько не расстроился. И работа тоже не приостановилась. Но другой удар оказался посерьезнее. От него нельзя было так просто отмахнуться. Начались волнения среди рабочих, и не без основания. Как только плотник стал наколачивать рейки, ему на голову полетели кирпичи, большая балка, отделившись от стены, повисла в воздухе, с крыши загремела черепица, а в северной стене образовалась двухдюймовая трещина.

Рабочие прекратили работу и заявили об уходе, поскольку их жизнь подвергалась опасности. И Носатик снова стал меня точить: нельзя начинать картину, пока не поставят его знаменитые леса.

Но в этот критический момент я вспомнил Нельсона. Я приставил свернутую в трубку бумагу — только не к черной повязке на глазу, а к носу — и сказал:

— Не вижу никакой трещины. А насчет опасности, так неужели вы думаете, что для картины, о которой я мечтал всю свою жизнь, я выбрал бы здание, которое вот-вот рухнет?

И пока рабочие обсуждали последний довод, я пошел к Джорксу и сказал:

— Говорят, здание может рухнуть, и, по-моему, это вполне возможно. Ну так как? Я за то, чтобы продолжать.

— Я тоже, — сказал Джоркс, румяный паренек с большим ртом и коротким носом. — Я тут придумал, как укрепить еще дюжину лампочек посередине. Правда, придется повозиться.

— Придется, — сказал я. — Придется, может, и шею себе свернуть.

— Запросто, — сказал Джоркс, подымая глаза к потолку. — Здесь все насквозь прогнило.

— Что я и говорю, — сказал я. — Стоит ли бить тревогу из-за нескольких штук кирпича, когда вся крыша держится на пыли, прилипшей к паутине.

— Не беспокойтесь. Проводку я сделаю, — сказал Джоркс. — Я уже все обмозговал.

— Валяй, — сказал я. — И не давай им тебе мешать.

В итоге рабочие подперли стены и продолжили работы.

— Не стоило бы нам рисковать, мистер, — сказали они. — Эта часовня — сущая западня. Ну да ради доброго дела...

— Ради искусства, — сказал я.

— Нет, сэр. Но мы слышали, у вас контры с муниципалитетом.

— Муниципалитет приказал мне убираться.

— То-то и есть, сэр. Вот нам вроде как и неохота брать сторону муниципалитета против вас, сэр.

И они остались на всю ночь. Англичане до мозга костей.

Назавтра доски были прибиты, щель зашпаклевана, а крыша укреплена еще несколькими метрами провода. Конечно, какая-то мелочь продолжала сыпаться нам на головы, и Носатик все еще нервничал.