Из первых рук

— Попроси их подождать, Коуки, — сказал я. Потому что как раз писал старику лоб, и у меня неплохо получалось: лоснящийся розовый купол на фоне коричневой пещеры в скалах. Наружная часть пещеры, за спиной кита, продолжала розовое, но зигзагообразной линией, выделявшейся на фоне неба, чтобы выявить горизонт. Я уже почувствовал, что небо надо делать ровным, как крем. Не однотонным, а сгущающимся к верхнему краю, словно море на дешевых японских гравюрах.

— Попроси их убраться ко всем чертям, Коуки! — заорали хором Джоркс, Набат и девчонки. Заляпанные штукатуркой и забрызганные краской, они были похожи на покрытые разноцветной глазурью пасхальные пирожные. И чувствовали себя на седьмом небе от сознания, что понадобится не меньше недели, чтобы отмыть волосы и отскрести ногти; что они страдают за великое дело — стенную живопись.

— Пусть убираются! — вопили они. — Кто они такие? Грязь уличная.

Но гости были настоящие леди и джентльмены: их улыбки стали еще умильнее, а выражение лиц еще интеллектуальнее. Миловидная леди в первом ряду уже показывала красоты своему джентльмену — не то другу, не то мужу, не то герцогу, — тыкая пальчиком в спину ближайшего плотника и восклицая в экстазе:

— Ах, какой мазок! Восхитительно! Великолепно! Вот тут, тут, где переход в голубое! Сколько воздуха!

Я снова забыл о них. Но несколько минут спустя началась заваруха среди девчонок. Десятая за час. Меджи — мышка, крайняя слева, — вдруг запричитала:

— Ой, мистер Джимсон, сэр, пожалуйста, я больше не могу!

Джоркс, Набат и остальные, особенно девчонки, немедленно обрушились на нее с градом обвинений, насмешек и ругательств. Кто во что горазд. Девчонки готовы растерзать девчонок, у которых не клеится с работой.

— Держись! — крикнул я. — Держись, Меджи. Стой! Ни с места! Папочка уже идет к тебе.

И я на предельной скорости скатился с лестницы. Как раз вовремя, чтобы предупредить потоп.

— Ах, мистер Джимсон, сэр, я не понимаю, что здесь за чем. Все рассыпалось и никак не сходится. Кто-то здесь, наверно, напутал.

— Напутал, говоришь? Ну и что тут такого? Давай твой квадрат. Так, квадрат номер шесть — рыба с ногами. А где он на стене? Не вижу. Вижу — номер девять.

— Ой, мистер Джимсон! Какая я дура — повернула квадрат вниз головой!

И все мальчишки и девчонки заорали, яростно и возмущенно:

— Катись домой, Меджи!

— Вон раззяву!

— Зачем она сюда притащилась, недотепа! .

— Гоните ее в шею, дуру набитую!

Но от Меджи все это отскакивало, как от стенки горох. Влияние росписи, которая сделала ее неуязвимой. Как кормящую мать. Как Коуки. Напевая про себя, она стерла карандаш и стала наносить рисунок наново. На этот раз так, как надо.

— Спасибо, мистер Джимсон.

— Не за что, Меджи. С кем не случается? Сам Микеланджело, как известно из истории, не раз путал квадраты. Ведь цифры придумали арабы, а они ненавидят искусство.

Тут профессор тронул меня за рукав, чтобы привлечь внимание к княгине, герцогу и прочим. Они были такими богатыми, такими милыми и уже так запылились, что грешно было бы их не приласкать.

— Здравствуйте, — сказал я. — Здравствуйте, герцог. Добрый день, княгиня. Добрый день, мистер Смит.

— Мистер Элвин Смит — мультимиллионер, — шепнул мне профессор. И я еще раз пожал руку мистеру Смиту. Вторично. И одарил его знаменитой джимсоновской улыбкой. Специальный многотиражный выпуск.

— Мы тут любовались вашей изумительной картиной, — сказала княгиня. — Такой большой я еще не видела.

— Да, — сказал я. — Отдельные части даже больше других.

— А что она изображает? — сказал герцог. — Хотя боюсь, я задал неуместный вопрос.

Вопрос был действительно из тех, с какими поклонникам лучше не соваться. Но, к счастью для его светлости, я был настроен снисходительно и миролюбиво.

— Не стоит извинений, — сказал я. — Конечно, я не ожидал такого рода вопроса, но вам, как другу, готов дать любые пояснения.

— В таком случае, — сказала герцогиня, — мы все очень просим вас рассказать нам, что это значит.

— Это значит, герцогиня, — сказал я со всей присущей мне светскостью, достойной, по моему убеждению, директора Салона или покойного Чарлза Пииса на скамье подсудимых, — это значит, как ни жаль мне вас огорчать, что надо вставать в семь утра, чтобы не упустить ни одного луча дневного света. Но шутки в сторону! Картина такой величины — а она займет пространство в тысячу квадратных футов — потребует шестнадцать галлонов краски, дюжины три кистей, не говоря уже о лесах и стремянках стоимостью фунтов двадцать, — значит, уйму денег.

— Мы слышали, — сказал профессор, — что темой вашей картины является сотворение мира.

— Не исключено, — сказал я. — Превосходная идея; или как там еще у вас говорится? Эй, Джоркс! — Я увидел, что мальчишка безобразничает. — Сейчас же перестань брызгать на девочек краской. Конечно, от случайностей не убережешься, но кобальт обходится слишком дорого, чтобы им разбрасываться.

— Сколько ваша картина будет стоить? — сказал мистер Смит. — В долларах. В окончательном виде, с перевозкой и установкой.