Из Питера в Питер

— Скажите нам адрес представителя Советской России, товарища Мартенса, — попросила Катя.

Миссис Крук взглянула на Катю, потом на Ларьку и строго покачала головой:

— Подумайте как следует. У вас сейчас есть солидный шанс привлечь нью-йоркскую публику. Удалось организовать концерты, прорвать вашу изоляцию... И в этот момент вы хотите связать себя с большевиками?

Ларька молча взглянул на Катю и отвернулся.

— Дорогая миссис Крук, мы не хотим вас обманывать, — пожала плечами Катя. — Вам и мистеру Круку мы верим. Извините, но мы за Советскую власть, за большевиков. — Она покраснела. — Хотя это, наверно, слишком громко сказано...

— И вы, Катя?

— Разве я хуже других?

— Зачем вам это?

— Зачем человеку правда?

— Правда — в политике?.. Катя!

Уже немолодая женщина и совсем еще девочка смотрели друг на друга с нежной, проникновенной жалостью. Катя положила легкую ладошку на руку Энн Крук, и та мгновенно накрыла Катину ладонь своей... Ларька поглядывал с ироническим любопытством.

— Все равно, мы любим друг друга, правда? — вздохнула Катя. — И вы скажете мне адрес Мартенса...

— Но я его не знаю! — У Энн Крук, которая только что позволила себе расслабиться, лицо снова стало жестким. — И я не желаю потакать вашим глупостям!

Первый концерт русских детей в Нью-Йорке проходил под открытым небом, на стадионе. Газеты утверждали, что собралось более десяти тысяч человек, все билеты были проданы.

На этот раз вели концерт Аркашка и Миша Дудин. Решили не дразнить буржуев, и Аркашка читал не Маяковского, а стихи Пушкина о Петрограде:

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит...

У него неожиданно дрогнул голос. Что такое? В гимназии эти стихи лениво долбили наизусть и потом, когда вызовут, бормотали кое-как. Что-то с ними случилось, потому что здесь они зазвучали иначе...

А Миша Дудин, отставив далеко ногу и подняв вверх руку, как ему показывала учительница пения и мелодекламации еще в его четвертом реальном училище, проникновенно прочел известные пушкинские строки о Москве:

Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось! —

Он посмотрел в кашляющий темный амфитеатр и решил, что зрители ничего не поняли, что им надо как-то помочь.

— Вообще-то я питерский... — начал он, вздохнув. — Мы с мамой в Петрограде жили. Но сейчас она, может, в Москве. Туда Ленин переехал и другие наши комиссары, которых она чаем поила. Они без нее и чаю не напьются... — Он подумал и быстро пожал плечами. — А может, ее и не взяли. Третий год мы все едем, едем, а я от нее только одно письмо получил, еще на Дальнем Востоке. А она от меня — ни одного. Думает, и нету меня вовсе...

Аркашка давно гудел, требуя, чтобы Миша прекратил свое незапланированное выступление, даже пробовал подойти ближе, незаметно уволочь его со сцены, но Миша пояснил, отбиваясь:

— Они же не понимают, что мы домой хотим. А я им объясняю. Что такого?.. — Он повернулся к рукоплещущему, растроганному залу и по-английски добавил: — Мы хотим домой! Мы очень хотим домой! Пожалуйста, сделайте так, чтобы нас пустили домой!..

Концерт только начался, а среди публики поднялось столпотворение. Сначала часть публики только ругала тех приятелей Майкла Смита, которые пытались что-то кричать о красной пропаганде; потом вышвырнули их со стадиона. Между тем на сцену выскочили все участники концерта и по знаку Миши Дудина хором крикнули по-русски:

— Даешь домой!

Десять тысяч человек, стоя, протягивали к ним руки, зонтики, цветы, что-то кричали и плакали, приветствуя ребят. Едва удалось снова продолжить концерт, который и дальше шел под сплошные восторги...

Из всех присутствующих на стадионе только Круки заметили, что на сцене не появляются ни Катя, ни Ларька.

А они в это время шли по Бродвею, по главной улице Нью-Йорка! Даже днем здесь сверкало электричество, рекламируя все — от сигарет и галстуков до кандидатов на каких-то выборах. По этой бесконечной улице двигались десятки тысяч людей. Между ними катили настоящие хозяева улицы — автомобили. Прохожие глазели на Ларьку и Катю с бесцеремонным любопытством: ребята были одеты совсем не по-ньюйоркски...

Был час выхода вечерних газет, и толпы мальчишек — продавцов газет, ожидая свежие номера, развлекались чем попало...

Ни Ларька, ни Катя ни у кого не спрашивали о мистере Мартенсе, не называли нужный им номер дома... Они спрашивали только улицу, Сороковую стрит, на которой стоял этот дом. Про себя они помнили — номер сто десять. Сердитая миссис Крук все-таки сообщила им адрес...

35