Из Питера в Питер

— В деревню... Учителя выясняли, можно ли старших ребят, хоть по одному, по двое, пристроить пока в зажиточные семьи по деревням. Говорят, можно.

— Что же мы там будем делать?

— Подкормимся...

— Даром?

Володя поморщился:

— Должен ведь кто-то о нас заботиться! Ну, станем помогать...

— Пахать? Доить? Что вы умеете? Я ничего не умею.

— Будем их учить всему, что знаем сами.

—Французскому, что ли? Кому нужные такие учителя!

— Все равно тут оставаться нельзя! Тем более, нас собираются выгнать даже из этой крепости...

Правда, наступил и такой день. Солнечный, но очень холодный. Когда Олимпиаде Самсоновне предложили в сорок восемь часов очистить казарму и сдать ее под госпиталь...

К середине сентября власть белых, затеявших контрреволюционный мятеж, зашаталась... Уже в августе красные полки перешли в наступление, но первые удары были еще слабы. Зато десятого сентября наши окончательно вышибли белочехов из Казани; двенадцатого сентября Железная дивизия взяла Симбирск. 7 октября Чапаевская дивизия ворвалась в Самару. Красная армия гнала белых на восток. Но там поднимал голову Колчак, еще один «правитель России»...

В Приуралье все больше поступало раненых из разбитых белых полков и дивизий. Их негде было размещать, вспомнили про казарму...

Сведения о решительном наступлении большевиков почти не проникали к ребятам. Учителя кое о чем догадывались, но не делились этими догадками с учениками Старались прятать газеты, где расписывались всякие ужасы, происходящие якобы в Питере и в Москве, оберегая ребят от политики. Впрочем, некоторые заметно изменились под впечатлением фронтовых вестей, и больше других Валерий Митрофанович. Он все-таки наткнулся однажды на Мишу Дудина, удивился, даже обрадовался и хотел было мчаться в контрразведку, сообщить о «находке»... Но потом задумчиво уставился на Мишу.

— А ведь мы с твоей мамой хорошие знакомые, — горестно вздохнув, заговорил он задушевно. — Что же ты от меня прятался? Разве я тебе чужой?

И он, еще раз вздохнув, погладил Мишу по голове'

— Счастливая, неповторимая пора детства... Все в игрушки играете. Ну, играйте, играйте...

— Говорили, до осени вернемся домой, — пробормотал Миша, растревоженный напоминанием о матери. — А это что? — Он показал на лужи, которые холодный ветер подернул рябью, словно гусиной кожей. — Вон как холодно...

— Да, домой... — Учитель смотрел куда-то в сторону. — Где он, наш дом?

— Как где? В Питере!

— Ну конечно, — быстро оживился Валерий Митрофанович. — Естественно! Где же еще? Я и говорю — в Питере наш дом родной!

И он пошел было, сплюнув, но вернулся и таинственно прошептал, наклонившись к Мише:

— Может, скоро увидишь маму!

— Нет, правда? — подскочил Миша.

— Все может быть. Что ты скажешь тогда о своем Валерии Митрофановиче?

— Скажу, что вы очень добрый человек...

Не то морщась, не то улыбаясь, словно больной, Валерий Митрофанович еще раз погладил радостно трепещущего Мишу по голове и удалился, велев молчать.

Миша тут же передал разговор Аркашке. Но Аркашка нахмурился и тоже велел помалкивать...

Старшие ребята знали о наступлении наших и ломали головы, как им быть.

Когда белых выбили из Казани, Ларька впервые достал знамя краскома. Хотя и ему и Аркашке очень нравилась Катя, ее не позвали. Ребята забрались в подвал, в заброшенную котельную, где не было ни угля, ни дров, жили одни мокрицы...

Ларька не видел знамени с того дня, как получил его от краскома. Только проверял, на месте ли оно. Он полез на верхотуру, за котел, вытащил обернутый полотенцем сверток, смахнул паутину, медленно развернул, и все увидели плотно сложенное кумачовое полотнище.

— Руками не лапать, — приказал Ларька, когда Гусинский хотел потянуть знамя за кончик, чтобы виднее стала сделанная на нем надпись.

— Под этим знаменем, — мрачно сказал Ларька, — мы соберем свой отряд...

— Красных мстителей! — загорелся Аркашка.

— Лучше красных разведчиков. — Ларька сморщил скуластое лицо так, что глаза стали как прорези в бойнице.

— А что разведывать? — спросил Канатьев.

— Что? Прежде всего узнать, где наши.

— А чего узнавать? — вскинулся Аркашка. — Скоро здесь будут!

— Да, будут! — оскалился Ларька. — А мы?

— Что мы?

— Мы где будем?

Аркашка приуныл:

— Я почем знаю...

Но тут же снова вспыхнул:

— Слушай... давай тут останемся!

— Как ты останешься? — удивился Канатьев.

— Останемся, и все!

— Тебя увезут и не спросят, — махнул рукой Ларька. — Вот если б знать, где наши... Попробовать к ним удрать. Вернуть боевое знамя...

Ребята переглянулись, осторожно улыбаясь, уже завороженные этой мыслью...

— А Катя? — вспомнил Аркашка.

— Взяли б и ее, если б пошла.

— Погоди, а Мишка? — нахмурился Аркашка.

— Дудин, что ли? Мал.

— Что ж, мы его тут оставим?

— Всех не возьмешь.

— Всех! Выходит, мы четверо выскочим, а ребята пусть пропадают?

— Кому будет лучше, если и мы с ними пропадем, — нехотя пожал плечами Ларька.

Когда Аркашка и Ларька начинали вот так спорить, огрызаться и ссориться, Гусинского и Боба Канатьева охватывало беспокойство.