Из Питера в Питер

И командир и тот, что был при лошадях, поздоровались с Ларькой за руку. Командир задержал руку Ларьки, спрашивая:

— Значит, полтора года путешествуете?

Ларька нехотя пожал плечами.

— Из Питера?

— Да.

— И никакой связи с домом, ни одного письма?

Ларька снова дернул плечом... Командир зачем-то передвинул вперед холщовую сумку, висевшую у него на боку.

— Твоя как фамилия?

— Ручкин.

— Ручкин... — повторил командир и медленно отодвинул сумку за спину. — А зовут, значит, Илларион, — продолжал он, всматриваясь в Ларьку, и тот только теперь увидел, что лицо у командира хоть и молодое, но очень усталое... — Ну, ничего, Илларион. Самое трудное позади. Остались недели! — Глаза у него снова весело вспыхнули. — Понимаешь, не годы, не месяцы, а недели! Чтобы доколошматить белых! Навсегда! Так, чтоб от Тихого океана до Балтийского моря, от Владивостока до Петрограда — все наше! — Он с маху ударил Ларьку по плечу маленькой, но крепкой рукой. — Революция пошла в Европу! В Венгрию! В Баварию! В Словакию! Там Советские республики...

— Мировая? — прошептал Ларька.

— Поднимается рабочий класс во Франции! В Англии! В Соединенных Штатах! Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма! — говорил командир все звонче, и даже тот партизан, который смотрел за лошадьми, оставил их и подошел вплотную, приоткрыв рот от внимания. А бородатый, который привел сюда Ларьку, восторженно улыбался командиру и кивал головой...

Ларька невольно расправил плечи, не спуская глаз с командира, ожидая его команды «По ко-оням!». Но тот молчал, глядя вперед блестящими глазами, а потом, остывая, заговорил будничным тоном.

Партизанский командир не только расспрашивал Ларьку о самых что ни на есть пустяках, но и бесцеремонно разглядывал его, не отводя быстрых, насмешливых глаз.

Он расспрашивал о том, где и как ребята спят; в чем одеты; о питании; есть ли больные; был ли тиф; где они моются в пути; как развлекаются в свободное время; успешно ли занимаются.

К крайнему удивлению Ларьки, командир назвал с десяток ребячьих фамилий и имен, в том числе Колчина Аркадия, Дудина Михаила, Гольцова Владимира, Обуховой Екатерины, Савельевой Лидии, и подробно разузнал, как они себя чувствуют, учатся, сильно ли тоскуют по дому.

— Мы все хотим домой, — скупо отвечал Ларька. Ему не терпелось самому о многом расспросить и еще раз услышать то, что командир сказал ему вначале про мировую, но не получалось...

— Это кто? — спросил командир, заметив Круков.

Ларька объяснил, сказав, что они подходящий элемент, хотя вообще, конечно, ничего не понимают в мировой революции и все хотят сгладить одной добротой...

— Значит, добрые? — неожиданно холодно спросил командир.

— Очень добрые, — пожал плечами Ларька.

Между тем Круки подошли. Впереди, без тени страха, двигалась Энн Крук; ее круглые глаза светились от любопытства. На шаг за ней следовал Джеральд, так, будто шел не по тайге, а по асфальту.

Командир заговорил первым:

— Здравствуйте. Я знаю, что передо мной миссис и мистер Крук. Сожалею, что не могу представиться... Я уполномочен передать, вам, господа, благодарность Советской власти за то, что вы сделали для наших детей.

Круки переглянулись.

— Мистер Крук очень тронут, — пробормотала миссис Крук, — но он не понимает...

— Что именно непонятно мистеру Круку?

— Вы сказали — Советской власти...

— В России волей народа установлена повсеместно Советская власть, господа! Совет Народных Комиссаров — это наше правительство.

— Но оно в Москве! За тысячи верст отсюда...

— Да, Россия велика, — согласился командир. — И она советская, большевистская, господа.

Чувствуя великое облегчение, торжествуя, Ларька улыбался, глядя на Круков. Командир покосился на него с одобрением и продолжал:

— Москва и Петроград очень беспокоятся о детях. Мы надеемся, что ваше длинное путешествие близится к концу. Нам было поручено разыскать ваш эшелон, при возможности повидать хоть кого-нибудь из детей и передать вот эти несколько десятков писем...

Ларька замер, глядя, как он из холщовой пастушьей сумки достает пачку писем. И тут же понял, что ему письма нет, потому что командир ни разу не назвал его фамилию... На какое-то время Ларька перестал слышать, о чем говорят...

— Нам поручено было разузнать о детях и передать эти сведения, — услышал он потом... — Времени у меня нет. Что мог, я сделал. Прощайте, господа. Прощай, Илларион. — Он взял недвижную Ларькину руку и сжал ее в горячей ладони. — Знаешь что? — оживился он, не выпуская Ларькину руку. — Напиши быстро несколько строчек матери. Пошлю со своим донесением, может, дойдет... — Командир протянул Ларьке огрызок карандаша и записную книжку, открыв ее на чистом листе.

— А другие? — с трудом выговорил Ларька, хватая бумагу и карандаш.

— Другим — письма. Собирать ответы — нет времени. И пиши короче!

Ларька, повинуясь, быстро написал прыгающими буквами: «Мама! Я жив, здоров, перешел в седьмой класс. И все другие. Гусинский, Канатьев тоже. Скоро увидимся...»